Пьесы
Шрифт:
ГРАФ. А как это он сумароковскую песенку-то лихо пел! Ведь не служил, пороха не нюхал, а так пел, что прямо тебе армейский поручик!
Когда умру — умру я там с ружьем в руках,
Разя и защищаяся, не знав, что страх...
Он переврал немудреный напев, и это сильно резануло по ушам музыкального батюшку. Душа возмутилась против вранья — и он, подумать не успев, сам повел дальше куплет:
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ.
Услышишь ты, что я не робок в поле был,
Дрался с такой горячностью,
Эту песню услыхала стоявшая у кладбищенской ограды Анета и встрепенулась.
АНЕТА. Он это, он! Простил меня, простил! Выведи меня отсюда, радость моя единственная!..
Она из последних сил устремилась на звук голосов.
ГРАФ. Ого, ого! Да погоди, батюшка, это же из середины! Начало-то там какое? Прости, моя любезная?..
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Мой свет, прости!
Дальше они радостно пели уже хором:
Мне сказано назавтрее в поход идти!
Неведомо мне то, увижусь ли с тобой,
Ин ты хотя в последний раз...
Тут Анета, не разбирая дороги и лишь ведомая звуками песни, метнулась под колеса, отлетела, упала... Карету тряхнуло. Граф сунулся к окошку.
ГРАФ. Что за дьявол! Петрушка, гони, скотина! Ф-фу!..
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Что там стряслось?
ГРАФ. Дура какая-то прямо под копыта кинулась! На самом повороте! Тоже, поди, от несчастной любви! Хорошо, Петрушка кучер толковый — успел по коням ударить, проскочил, ее чуть только и задело. Вот ведь дура! Видит же, что карета едет — так нет же! В этом городе не извозчиков за резвую езду штрафовать надо — а дур, которые по сторонам поглядеть не умеют! Сказал бы, право, батюшка, проповедь — как себя на улице вести! Неужто у святых отцов о том нет ни словечка?
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Да Господь с вами! При святых отцах в каретах не езживали! Могу только после службы особо к пастве обратиться и к осторожности призвать.
ГРАФ. Ну, хоть так...
АНЕТА. По-мо-ги-те!..
Ангел решительно заступил дорогу Андрею Федоровичу.
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Хватит!
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Отвяжись, Христа ради!
Ангел привычно окаменел от запретных слов — но замотал головой, не отступаясь от своего.
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Ты знаешь ли, кто там, у ограды Смоленского кладбища, родит младенца и родами помрет?
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Знаю — Анютка Кожухова, моя Аксиньюшка с ней в детстве по ягоду ходила.
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. И все?
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. И все. Отвяжись, молиться хочу.
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. И ничем тебе эта женщина не грешна? Припомни хорошенько — ведь она умирает.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Аксиньюшке моей, может, и была грешна, а мне — нет...
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Сама-то ты от вранья своего не устала, Аксинья? Сперва мне это дивно казалось — так мир наизнанку вывернуть, как ты его вывернула. Коли ты — полковник Андрей Федорович Петров, живой и здоровый, то, стало быть, не случилось той ночи, когда полковника Петрова театральная девка ночью неведомо откуда помирающим привезла! И не за что тебе ее прощать. Но так распорядился Господь, что эта девка сейчас умирает, и умирает без покаяния. Улица безлюдна, народ не скоро сбежится, и о том, что она умирает, знаем только мы с тобой. Мне читать по человеку отходную, от его имени прощения у Бога просить, не положено. Остаешься ты.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Пусти...
Где-то вдали зазвучали стоны рожающей женщины.
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. А не пущу. Хватит! Очнись! Ты сама себе правду придумала и десять лет в нее веришь, ты сама себе подвиг выбрала — по улицам бродить, под крышей не ночевать, молиться непрестанно. А коли Господь иного подвига требует ради твоей любви и веры? Как тогда быть?
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Нет у меня сил на иной подвиг. С меня и этого довольно...
Раздался невнятный шум голосов — Анету обнаружили люди. Пробилось несколько осмысленных слов:
— Крови-то крови...
— Отойдите, мужики...
— Молись, милая, молись...
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Опоздали, люди добрые. Хорошо хоть, ребеночка есть кому принять.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Ребеночка?
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Стало быть, так и не простишь?
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. А поделом ей! Поделом! Поделом!
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Ну вот и полегчало...
Андрей Федорович отвернулся.
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Десять лет я этого дня ждал... Ну, что же, душа моя возлюбленная, давай уж правде в глаза поглядим. Если душа кается перед смертью — должен же кто-то ее услышать!
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Бог простит.
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Все на это уповаем. Но простит ли Господь того, кто сам не простил? Думаешь, раз у тебя такая непобедимая любовь, так ты уж всех выше и безгрешнее? Но ведь и у нее, у грешной Анютки, была любовь! Один-единственный миг чистой, бескорыстной любви за всю жизнь и был — той ночью, был, слышишь, был! А перед Господом он, может, десяти годам твоих скитаний равен — почем ты знаешь?