Пьесы

Молчанов Александр

Специально не буду углубляться в тему наркомании повальной.

А также дурных привычек, от которых я избавился с помощью методики уникальной,

Которая заключается в том, что потеря дурного

Делает тебя не лучше, а тупо новым.

МАКБЕТ. (почет частушки)

Бог людей слепил из глины

И хотел их в печь задвинуть.

Люди печи испугались

И от Бога разбежались.

Спрятались и потерялись.

Опа! Опа! Бог по небу топал.

Бог теперь один живет,

Не дай Бог, он нас найдет.

Бог все топит свою печь,

Все мечтает нас обжечь.

Мы ж такие хилые,

«Бог

обидел силою».

Опа! Опа! Бог услышал шепот!

С неба Бог на нас поссыт,

Снова в глину замесит…

Москва, 24.03.2016

«Z*****»

Действующие лица:

Мужчина 1

Мужчина 2

1

Помещение без окон. Стол, два стула, под столом — корзина для мусора. За столом сидит Мужчина 1. Входит Мужчина 2. В руках у него видеокамера на штативе. Он устанавливает видеокамеру напротив Мужчины 1. Достает из кармана кассету, заряжает ее в камеру, включает. Садится напротив Мужчины 1 и смотрит на него. Несколько секунд проходит в молчании.

Мужчина 1. Можно уже говорить?

Мужчина 2 чуть заметно улыбается и пожимает плечами.

Мужчина 1. Начну тогда, если вы не возражаете.

Мужчина 2 делает приглашающий жест рукой.

Мужчина 1. «Z» — это я.

Пауза.

Мужчина 1. Вы первый человек, который об этом узнал. Я хранил эту тайну двадцать лет. Настало время выйти, так сказать, на свет божий. Да. Двадцать долбанных лет.

Пауза.

Мужчина 1.Если вы не будете меня подгонять, я все вам расскажу.

Пауза. Мужчина 1 собирается с мыслями.

Мужчина 1. Проект «Z» начался в 1994 году в Праге. В Праге, да. Это сейчас Прага — открыточка для туриста. А в те годы это было довольно такое мрачное место. Город только что пережил длительную оккупацию. Люди еще не привыкли к улицам без патрулей. Экономика была в полной заднице. Днем на улицах толпились нищие, с наступлением ночи все нищие превращались в грабителей. Но по сравнению с тем, что в те годы происходило в России… Тогда ведь многие бежали — в Европу, в Америку, в Израиль.

Мы с женой тогда жили в Малой стране, снимали небольшую мастерскую на первом этаже. По договору мы не имели права там ночевать, поэтому у нас не было кроватей. Только матрац, который мы скатывали в трубочку и хранили в шкафу.

Мы оба были художники. Думали, вырвемся из совка, будем выставляться, ездить по миру. Ага, щас, выставляться…

Мы делали и продавали мебель. Обычные деревянные табуретки и стулья. Стоили наши поделки копейки, и их один черт никто не покупал. Мы едва сводили концы с концами. Но бежать нам было некуда. Позади была Россия, в которой все горело и рушилось. А впереди — Европа, в которой мы никому не были нужны. Мы были в отчаянии. Выплата ренты каждый месяц дочиста опустошала наши скудные запасы. Нам не удавалось скопить хотя бы чуть-чуть денег на новую одежду. Ходили как бродяги в лохмотьях. Жрали черт те что, только что не с помойки.

Моя жена… ей тогда было двадцать три. Она была очень красивой девушкой, на нее оглядывались на улице, делали ей разные предложения. Однажды вечером, когда приближался день выплаты ренты, а денег не было

совсем… она пришла с мужчиной. И попросила меня пойти прогуляться.

Я вышел.

Почему-то я не мог отойти далеко от нашей мастерской. Стоял на Карловом мосту и смотрел в воду.

Когда я вернулся в мастерскую, моей жены там не было. Она ушла вместе со своим гостем. Я думал, она вернется утром. Но она не вернулась ни утром, ни через неделю. Никогда. Я ее больше не видел. Через два года со мной связался ее адвокат, от которого я узнал, что она живет в Португалии. Я должен был подписать кое-какие бумаги, чтобы она могла получить развод и выйти замуж. Я подписал.

Но это было позже, я уже переехал в Берлин. А тогда, в Праге… я сидел в нашей мастерской. Мне нужно было чем-то себя занять. И я машинально взял кисть, обмакнул ее в краску и стал красить стул. Я совершенно не осознавал, что я делаю. Я даже не сразу понял, что краска черная. Просто макал кисть в краску и проводил ею по спинке и ножкам стула.

Черт знает, о чем я думал. Может быть, хотел покрасить стул в черный цвет, а потом встать на него, приладить петлю на люстру, набросить ее на шею и сделать шаг?

Нет. Такого не было. Ни о чем таком я точно не думал.

В общем, я покрасил стул черной краской.

Вообще ни о чем не думал. Все мысли, это все потом пришло.

Почему все стало таким дешевым? Товары, люди, идеи? Они обесценились. Может быть, потому, что их стало слишком много? Покупатель не любит выбирать. Он не хочет то, что есть везде. Он хочет то, чего нет ни у кого. Вы, наверное, не застали, а в наше время было такое понятие — дефицит. Это какой-то товар, который невозможно купить ни за какие деньги. Только достать, добыть — по знакомству, из-под полы, в обмен на какие-то услуги. Сейчас в это трудно поверить, а в советское время дефицитом было все. Посуда, одежда, еда, книги, даже смешно сказать — туалетная бумага. За дефицитом охотились, тратили нервы и силы. Люди жизни клали на то, чтобы добыть дефицит…

Но тогда, повторяю, я об этом не думал… видимо, у меня случилось что-то вроде озарения. Не знаю, может быть от голода или от обиды на жизнь. Не знаю. В общем, я собрал все стулья и табуретки, который были у меня в мастерской и вынес их на помойку. Я выкинул все — инструменты, посуду, одежду. Я выбросил наш матрац, на котором мы спали с женой, потом разобрал и вынес шкаф, в котором мы хранили матрац. Я снял календарь со стены и занавески с окон.

Мастерская была пуста. Остался только один черный стул. Он стоял посреди мастерской. Я подошел к нему и сел на пол напротив него. Сидел и смотрел на стул. Не знаю, сколько прошло времени. Несколько часов или несколько дней. Во всяком случае, краска успела высохнуть.

В какой-то момент я почувствовал, что я не один в мастерской. За моей спиной стоял человек. Я не разглядел ни его лица, ни его одежды. Что-то серое, стертое. Серое пятно вместо лица. И голос серый. Он спросил у меня, сколько это стоит. Не знаю, на каком языке он задал этот вопрос. На русском или английском. Я назвал сумму — несусветную, не помню какую. Тридцать тысяч долларов или пятьдесят. В то время для меня не было разницы между тридцатью тысячами и тридцатью миллиардами. Он молча достал чековую книжку, расписался и вырвал листок. Такой звук — шшух. И ушел с моим черным стулом в руке. А я остался сидеть на полу с чеком в руках.