Пьесы
Шрифт:
Карен. Непостижимо, как вы смеете говорить о нашем детстве!
Ханс. Что ж, договаривайте все, а тогда я тоже…
Карен. Мне вам совершенно нечего сказать. Я только запрещаю вам что бы то ни было говорить мне.
(Хочет уйти.)
Ханс. Карен!
Карен. Вот это я вам и запрещаю!
Ханс. Простите! Но я был уверен — вы сможете понять, что я сказал только то, за что я ручаюсь.
Карен.
Ханс. Дорогая Карен!
Карен. Нет, это возмущает меня!
Ханс. Я только хотел…
Карен. Вы можете сколько угодно нападать на отца, гели это так уж вам необходимо. Но не притворяйтесь же тогда, что я для вас что-то значу!
Ханс. И все же…
Карен (возмущенно). Всего один вопрос, и вы сможете все решить сами. Если б это был не мой, а ваш отец, вы поступили бы так же? Сделали бы это публично?
Ханс. Что вы! Мой отец?!
Карен. Вот видите! Потому что… да, мне не легко говорить вам это, но сказать надо! — если бы какая-нибудь женщина была для вас тем, что и… что я запретила вам говорить…
Ханс. Была бы для меня дорога…
Карен.…то ее отец был бы ведь и вашим отцом.
Ханс. Но…
Карен. Поймите меня верно! Это не упрек, далеко нет! Я сама так пуста и так никчемна, до преступления! Но я восхищалась вами, потому-то это было таким страшным ударом для меня… не оттого, что ты напал на отца, но оттого, что и ты тоже, Ханс, ты не… Я потеряла последнее, во что верила!
(Убегает.)
Ханс. Но, Карен! Ты же должна выслушать меня! Как же ты так?!
(Останавливается.)
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Комната в доме генерал-директора.
Со всех сторон доносится шум — громкие голоса, шаги, звон посуды. Мужской разговор прерывается звуками фортепиано и веселой песней сопровождаемой смехом и аплодисментами.
Карен (входит, за ней служанка несет поднос с угощением для дам). Ставь сюда. Вот так. А теперь пойди к Фредерику и скажи ему, что мужчинам накрыто в саду.
(Входит Ханс во фраке, со шляпой в руке.)
(Не сразу замечает его).
Извините, господин Кампе, эта комната для дам. Мужские разговоры для нас утомительны.
Ханс. Мне надо сказать вам два слова.
Карен. Вы ведь знаете, что я не хочу их слышать.
Ханс. Заверяю вас, здесь нет ничего такого, что вы не могли бы выслушать.
Карен. Я не верю вам! То, что вы и ваш отец сегодня здесь… это… такая… такая дерзость, что я не знаю что и думать.
Ханс. Я пришел сюда только для того, чтобы поговорить с вами, а отец счел нужным прийти, раз его пригласили. Так можно ли мне поговорить с вами?
Карен. Вы можете говорить, но я не могу слушать… Гости в саду…
Ханс. Я вас пугаю своим встревоженным видом. Я пережил тяжелое время с тех пор, как мы в последний раз говорили.
Карен. Вы?
Ханс. Не удивительно, что вы меня не понимаете. Я сам себя не понимал. Да, да, — взгляните на меня! Я не подумавши говорил с вами в тот раз, я неверно ответил, ввел вас в заблуждение, а теперь я хотел бы скорее поправить дело! Вы разрешите?
Карен. Ну, если вы не…
Ханс. Не беспокойтесь! Я сказал, что если бы это был не ваш, а мой собственный отец, то я бы не напал на него публично.
Карен. Да?
Ханс. А теперь я все обдумал, я и с отцом говорил, и мы вполне единодушны. Если бы он ошибся по службе, и его ошибка повлекла бы ущерб для общества — миллионные потери для страны, например, — и никто бы не мог или не хотел выступить против него, то моим долгом, непременным долгом было бы разоблачить его. Так я теперь думаю.
Карен. Что вы говорите?
Ханс. Я говорю как есть — это был бы мой непременный долг.
Карен. Ужасно! Вы могли бы публично напасть на родного отца!
Ханс. Поймите меня правильно! Это был бы мой долг, но я бы не смог сделать этого! Нет, — не будь моя книга уже написана до возвращения домой, не будь она издана до моего разговора с вами, — я не стал бы ни издавать, ни даже писать ее.
Карен. Вот видите!
Ханс. Ибо только сейчас открыл я, что и у меня столь же сильные страсти, как и у моего отца, и что я столь же подвержен искушениям. Они только ждали, чтобы их вызвали к жизни. Я пал бы так же низко, как отец, когда он попытался говорить правду. Но я стал бы ещё гораздо несчастнее, чем был он.
Карен. Но, Ханс!
Ханс. Да, я это почувствовал! Моя книга — плод многолетних размышлений. Написать ее — значило приступить к свершению дела всей моей жизни. Если бы я отступил сейчас, я отступился бы от всего. Ибо здесь — мои способности, мои знания, все, к чему я предназначен и за что я в ответе. Я никогда бы уже не поднялся.