Пьесы

Тоболкин Зот Корнилович

П е т р. Знать-то ты их знаешь, конечно. А образ и подобие твои устарели. Новых людей создавать надо: бескорыстных, честных и… гордых!

Б о г — И г о ш е в. Чем же прежние плохи? Чем? Вон какой колхозище на плечах своих подняли!.. Войну страшную такую выиграли.

П е т р. Колхозище — да. А до войны ты мог бы и не доводить. Двадцать миллионов пахарей потеряли. Самый цвет…

Б о г — И г о ш е в. Тут происки дьявола. Я тут, можно сказать, ни при чем. Церковь, сам знаешь, от государства отделена. Так что пекитесь о себе сами.

П е т р. Ежели каждый только о себе печься станет —

это уж не жизнь будет, а сплошной эгоизм.

Б о г — И г о ш е в. Тогда друг о дружке думайте.

П е т р. Я вот думал о ближних, книжки им роздал, а ты меня попрекаешь.

Б о г — И г о ш е в. Дак ведь в библиотеке ни единой книжечки не осталось! Богу и то почитать нечего… хотя бы про этих чертовых атеистов…

П е т р. Они ж никуда не делись, книжки-то! Они просто на руках у колхозников.

Б о г — И г о ш е в. Стало быть, пиши пропало. Чужое-то всегда лучше!

П е т р. А я доверяю людям. Доверяю, и все.

Б о г — И г о ш е в. В Писании сказано: доверяй, но проверяй.

П е т р. Мало ли что в Писании! Может, оно привирает?

Б о г — И г о ш е в. Но-но! Ты полегче! Знай, на что замахиваешься! В общем, порешим так: книжки, чего бы это ни стоило, собери. Недостачу возместишь за свой счет.

П е т р. Недостачи не будет, гарантирую. Кстати, библиотеку надо кому-то передать. Я вызов на экзамен получил. На музыканта буду учиться.

Б о г — И г о ш е в. Восстанови библиотеку, и — скатертью дорожка.

П е т р. Вот и начнем с вас. За вами «Декамерон» числится.

Б о г — И г о ш е в. Да верну я твоего «Декамерона». Давно прочел. Щас Анна Петровна читает. И Витька — тайком.

Входит Т а т ь я н а.

Т а т ь я н а. Я у вас книжку брала… Сдать хочу.

П е т р. Ну вот, а вы волновались. Через неделю все книжки будут стоять на полках.

Б о г — И г о ш е в (взяв у Татьяны книжку). Про любовь, что ли?

Т а т ь я н а. Если бы! «Экономика сельского хозяйства».

Б о г — И г о ш е в. Про любовь не сдала бы…

Т а т ь я н а. Почему же это? Книжка-то библиотечная.

П е т р. Ну вот, ну вот…

Б о г — И г о ш е в. Ты какая-то ненормальная. Ныне так рассуждают: что колхозное, то мое.

П е т р. Ну, если что — баян продам.

Б о г — И г о ш е в. Тут и пяти баянов не хватит.

Затемнение, из которого снова возникает изба.

Т а т ь я н а одна.

Т а т ь я н а. Сергей Саввич прав оказался. Знает он людей. Книжек мы с Петей так и не собрали. Пришли к дедушке Егору. Он Спинозу себе взял. «Зачем? — спрашиваю. — Это очень трудный автор. Его и образованные-то не все читали». «Образованные как хотят, а я доломаю Шпинозу вашего». До сих пор «доламывает». Его Шпинозой за это прозвали. Другие тоже не лучше оказались. Анна Петровна, к примеру, «Декамерона» замотала. И сумма набежала изрядная. В музучилище Петя не поехал. В пастухи пошел… Я в тот год практику в своем колхозе проходила. Вдруг слышу

раз — музыка. Дело-то весной было. Как раз черемуха распустилась. Соловьи распевали вовсю. От их песен, от пены черемуховой голова кружилась… Потому и решила, что музыка эта просто пригрезилась мне… Заслушалась, замечталась… Тут хохот раздался. Чего, думаю, это?.. А это Петя всех насмешил: пришел к нам на ферму с баяном. «Ты что, — спрашивают, — другого места для своего концерта не нашел? Буренок тешишь». «Не только буренок, но и вас, — отвечает. — Три чуда ценю на земле: женщин, коров да картошку. Это они войну выиграли…». И запел песню такую!.. Сейчас вспомню. (Поет.)

«Жалобно, грустно и тоще В землю вопьются рога… Снится ей белая роща И травяные луга».

После этого больше никто не смеялся. Такая песня была душевная! Пронзительная песня! Чтобы написать ее, какой талант иметь надо!..

Слышится музыка, где-то вдали поет Петр.

Потом мама моя заболела. Бросила я институт и — домой. Мамы вскоре не стало.

Входит П е т р. Ключица в гипсе, но под накинутым пиджаком это не видно.

Т а т ь я н а (в трауре). Ты выпил, Петя?

П е т р. Я, Тань, с горя.

Т а т ь я н а. Какое же у тебя горе?

П е т р (изумленно). Разве твое горе — не мое горе?

Т а т ь я н а. Ты, что ли, любишь меня?

П е т р. Ты не знала об этом?

Т а т ь я н а. Как же я узнаю, когда ты молчишь?

П е т р. Дак слов таких нет, чтоб сказать об этом во всю силу.

Т а т ь я н а. Слов очень много. У Пушкина, к примеру: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…»

П е т р. У Пушкина, может, всего одно мгновенье. У меня в тебе вся жизнь. Как же я о ней словами скажу, Тань? Нет, мне обыденных слов мало.

Т а т ь я н а. Ты бы музыкой намекнул или еще как.

П е т р. Я разве не намекал? Я тыщу песен для тебя сочинил… Не поняла… стало быть, и музыка бессильна.

Т а т ь я н а. Твои песни помню. Ты их коровам да дояркам пел.

П е т р. И коровам пел, и дояркам… А думал все-таки про тебя.

Т а т ь я н а. Тебе горько сейчас?

П е т р. Горько, Таня. Горше не бывает.

Т а т ь я н а. Иди сюда. Я поцелую тебя.

П е т р. Зачем?

Т а т ь я н а. Сам же сказал, что любишь.

П е т р. Люблю, Тань. Ну прямо без ума от тебя. Но ты-то меня не любишь.

Т а т ь я н а. В том и беда, что люблю. И знаю, нелегко мне с тобой придется. Хоть и безобидный ты с виду, весь какой-то не от мира сего.

П е т р. Я все-таки не верю, Тань. Не можешь ты меня полюбить. Не за что.

Т а т ь я н а. Люблю — стало быть, есть за что. (Целует его.) Я думала, ты не придешь. Одиноко мне было.