Петербургские лабиринты
Шрифт:
В трактире он усадил ее за дальний стол в углу, и Марфа откинула голову на стену, как будто голова у нее была тряпичная, а шея — из веревок вязаная. Модестович осуждающе цыкнул и, подозвав полового, велел принести водочки на двоих и какой-нибудь закуски, чтобы не опьянеть с морозу.
— Вот это ты напрасно, Марфа, — сказал он ей, когда она залпом выпила стопочку и оттолкнула от себя его руку с огурчиком. — И что ты так завелась? Нехорошо это.
— А тебе-то до меня какое дело? — с вызовом бросила ему Марфа.
— Мне до тебя всегда
— А кто тебе не нравился? Ты у Корфов редкую девку не обласкал.
— Девки — они и есть девки, а ты другая. Ты не просто красивая, ты — такая женщина, о которой только мечтать можно. Я другим все обещал, а вот тебя увез бы с собой, чтобы дом в образце содержала да детишек рожала.
— Нету у меня детей, нету и больше не будет, — разрыдалась Марфа, уронив голову на руки.
— Это ты о дочке своей? — кивнул Модестович.
— Была у меня дочка Настенька, да сгинула без следа, — запричитала Марфа.
— От князя Петра? — догадался Модестович. — Да когда же? Почему я не знал?
— Меня барон Корф в Петербург увез, чтобы от людских глаз подальше. А когда сроки подошли родить, я в деревню вернулась — Сычиха мне помогала. Вот только Петру я так и не нашла в себе силы признаться, не успела. Сычиха сказала — умерла моя Настя, не выжила.
— Вот лак история! — поразился Модестович. — А чего же сейчас ты вдруг вспомнила о ней?
— Помнишь кольцо, о котором ты говорил? С именем Анастасии? Когда колечко-то это обнаружилось, я подумала — может быть, доченька моя жива.
— Так ты нашла Сычиху? — насторожился Модестович.
— Нашла, да все без толку. — кивнула Марфа. — Сычиха сказала, что оставила себе то кольцо, как речное напоминание, как укор. Напоминание о ее грехе — что младенца не уберегла.
— Так она тебе и могилку показала?
— Видела, — всхлипнула Марфа, — показала она мне нынче холмик маленький.
— Холмик еще ничего не значит, — с уверенностью в голосе сказал Модестович. — Долгорукие целый год князя Петра мертвым почитали, а Елизавета Петровна могилку раскопала и ничего не нашла. Так что — если ты сама умершего ребеночка не видела, не верь старой ведьме. Кто один раз соврал, то и другой раз соврет — не дорого возьмет. Это я тебе говорю. Да, а, кроме кольца, ничего памятного от ребеночка не осталось? Вещицы какой-нибудь, чего-нибудь приметного.
— Одеяльце было детское, а в уголке вензельком буква "А" вышита, — сквозь слезы улыбнулась Марфа.
— А запись в приходской книге ты видела? — поинтересовался Модестович.
— Какую запись? — растерялась Марфа.
— Красивая ты, Марфа, — с сожалением сказал Модестович, — а наивная, сил нет! Если ребенок умер, должна была запись в приходской книге остаться. Не могла Сычиха девочку твою без отпевания схоронить. А, стало быть, священник нужен — свидетель. И вот пока ты его не найдешь и эту запись собственными глазами не увидишь, не верь ведьме, не верь.
Разговор с Модестовичем разбередил ее душу, и Марфа заволновалась — а может, прав, рыжий? Да неужели же хватило у Сычихи бессердечия бросить малютку в темную могилку в лесу, не нареча ее, не окрестив по-христиански? А коли так — она сможет узнать всю правду о своей девочке.
— Слышишь, Марфа, — Модестович наклонился к ней ближе, — хочешь, я тебя приласкаю, от дум тяжелых отвлеку?
— Не до того мне, — отстранилась от него Марфа, — а коли вправду ты ко мне с симпатией, так лучше подвези сейчас до церкви. Проверить, что сказал, хочу…
Всю дорогу из Петербурга Лиза молчала, и Андрей с Репниным не осмелились нарушить ее печаль. Аудиенция у императрицы, к которой Лиза хотела обратиться за заступничеством, была прервана приходом Бенкендорфа, и всем им было велено немедленно покинуть столицу. Кроме того, Андрей, просивший прежде Жуковского о содействии в вопросе о разводе Лизы с Забалуевым, узнал, что поэта отлучили от двора, и он уезжает в Германию. Правда, Репнин был принят Императором, но о причинах и содержании этой встречи он умалчивал, из чего Андрей сделал вывод, что она никоим образом не была связана с предметом его забот о Лизе.
Сопроводив Долгоруких в имение, Репнин попросил доставить его к Корфу, и, сердечно распрощавшись с Лизой, уехал. Лиза же, чтобы хотя бы как-то занять себя после неудачи в петербургской экспедиции, вспомнила о найденном перстне и решила просмотреть книгу церковных записей в приходе, который раньше был под отцом Георгием.
— Младенец мужского рода, крестная мать, крестный отец… — читала Лиза, бережно переворачивая страницу за страницей в обратном порядке. — Соня, как, однако, это все интересно! Я никогда об этом не задумывалась — в этих книгах вся наша жизнь.
— Какая же ты неусидчивая, Лиза, — надулась увязавшаяся за нею и обожавшая быть в курсе всего Соня.
— Ты хотела сказать — беспокойная, — рассмеялась Лиза. — Ты лучше посмотри, вот и о моей проклятой свадьбе тоже запись есть! Но ничего — скоро мы другую запись сделаем. А вот и ты — младенец женского полу, наречена при крещении Софией.
— Дай посмотреть! — почему-то развеселилась Соня. — Ой, правда….
— Значит, несколькими годами раньше и я должна быть, — Лиза принялась быстро листать страницы обратным порядком. — Странно. Ничего нет.
— Наверное, ты перелистнула, смотри повнимательнее, — легкомысленно сказала Соня.
— Нет! Ничего нет!
— Не может быть, — Соня перегнулась через ее плечо и заглянула в книгу, — тебя же крестили в нашем приходе. Надо маменьку спросить.
— Ах! — воскликнула Лиза и побледнела.
— Что? Что случилось?
— Читай, — Лиза указала сестре на строчку в книге. — Младенец женского полу. Родилась со мной в один день.
— Анастасия, — вздрогнула Соня, прочитав запись. — Только имя — ни даты рождения, ни имен крестных, ничего. А где же ты? Куда делась запись о твоем крещении?