Петербургские женщины XIX века
Шрифт:
Вспомни, как давно задумала я бежать из дому! Сколько слез было пролито по этому случаю! И что это были за страдания, когда я стала уговаривать тебя и доказывать тебе, что все это делается из благоразумия, потому что я доходила до отчаяния. Ты ведь знаешь отлично, от каких преследований я ушла из дому: через два дня я должна была венчаться с человеком, которого я не только не могла любить, но не могла и уважать.
Я доехала до Петербурга с очень почтенными людьми, нашими знакомыми — ну а что же говорили обо мне? Что я убежала со студентом, что я в Москве родила, и даже видели меня с ребенком на руках просящей милостыню, вероятно — в церкви на паперти. Ведь каждый день доходили до вас вроде этого обо мне слухи, — не правда ли? Ты ничему не верила, и что же вдруг ты так теперь переполошилась? Что я остригла волосы?.. Это правда, я сделала этот тотчас, как приехала в Петербург. Это очень просто — когда хочешь с себя сбросить все старое, то всегда доходишь до утрировки. Впрочем, успокойся: у меня волосы за год отросли и стали еще гуще.
Да и что тут такого важного? Разве взбивать волосы не так же глупо? Однако никто от этого в ужас не приходит. Не понимаю — отчего всякая детская выходка считается за какое-то преступление, а множество действительно возмутительных вещей находят себе оправдание! Возмущаются, например, тем, что стриженые барышни ходят в гости к холостым мужчинам — ну что ж такое? Это такие мужчины, с которыми безопаснее провести целый день с глазу на глаз, чем с другим протанцевать кадриль в освещенной зале, под внимательным наблюдением тетушек и маменек. Помнишь ли, когда мы были почти девчонками, как один господин, танцуя с нами, у нас на бале, говорил нам такие вещи, что мы только долго спустя поняли их смысл? Помнишь ли, как он упрашивал нас прийти в сад вечером, для того чтобы сообщить нам какую-то тайну, от которой, по его словам, зависело будто бы спасение нашей матери? Хорошо, что мы, несмотря на его просьбы не говорить об этом никому, рассказали это друг другу — и были поражены одними и теми же словами!..»
Конец у повести Панаевой счастливый. Героиня находит в городе друзей, учителей и единомышленников, находит работу по душе, находит и любовь.
«Ты совершенно права, любить и быть любимой — это такое блаженство, какого нельзя себе и представить, не испытав его, — пишет она сестре, пытающейся вернуть ее на путь „высшего предназначения женщины“. — Как теперь мне, кажется, легко и хорошо жить! Чувствую какую-то силу, все кажется возможным, всякий труд нипочем, и не страшно за будущую деятельность, потому что знаешь, что не одинока, что возле тебя есть человек, который поможет, даст совет, которому твое счастье, стремления и потребности так же дороги, как и свои собственные… Мне так хочется теперь видеть тебя, обнять, рассказать все, что я чувствую, как я бесконечно счастлива. И нашей любви, нашему счастью не мешают ни родственники, ни пошлые условия, потому что мы прежде сумели сделаться независимыми и отыскать в самих себе опору».
После этого взгляды другой Авдотьи — Евдокии Аполлоновны Нагродской, урожденной Головачевой, дочери А. Я. Панаевой и ее второго мужа, публициста А. Ф. Головачева, секретаря редакции «Современника», не должны нас удивлять.
Рождение дочери для Панаевой было чудом. В 1866 году, когда девочка появилась на свет, ее матери было 46 лет и у нее уже было двое неудачных родов. В 10 лет девочка потеряла отца, в 27 лет — мать. О ее детстве лучше всего рассказывает полушутливое-полусерьезное стихотворение, которое послал Некрасову один из друзей Панаевой — П. М. Ковалевский, которого Некрасов в своей сатире назвал «экс-писатель бледнолицый».
Экс-писатель бледный Смеет вас просить Экс-подруге бедной Малость пособить. Вы когда-то лиру Посвящали ей, Дайте ж на квартиру Несколько рублей.Ей, в отличие от матери, не «посчастливилось» стать любовницей великого поэта, а потому ее жизнь, ее внешность, ее личность не подвергались скрупулезному анализу.
Известно, что она вышла замуж за профессора Института путей сообщения Владимира Адольфовича Нагродского, видного масона, и сама восприняла масонские идеи (особенно духовное совершенствование), которые отразились в ее литературном творчестве.
Известно, что первый же ее роман «Гнев Диониса» «сделал скандал» в обществе и до революции выдержал 10 переизданий.
Известно, что о ней упоминала в 1913 году Александра Коллонтай в своей статье «Новая женщина», в которой она пишет о том «…как трудно современной женщине сбрасывать с себя эту воспитанную веками, сотнями веков способность в женщине ассимилироваться с человеком, которого судьба выбрала ей во властелины, как трудно ей убедиться, что и для женщины грехом должно считаться отречение от самой себя, даже в угоду любимого, даже в силу любви…»
Известно, что после революции Евдокия вместе с мужем эмигрировала в Париж, где и скончалась в 1930 году. Ее роман «Гнев Диониса» переиздан в современной России и в настоящее время широко доступен.
Роман начинается как классическая любовная история. Молодая женщина Татьяна (Тата) едет на Кавказ знакомиться с семейством будущего мужа. Маленькая деталь — то, что будущий муж уже был гражданским мужем Татьяны в течение пяти лет до тех пор, пока не смог получить развод от первой законной жены, кажется просто пикантной приметой нового времени. В вагоне она встречает космополита Эдгара Старка — полуангличанина-полурусского, воспитывавшегося в Париже. Дорожное знакомство быстро перерастает в симпатию, симпатия — в страстную любовь. (Кстати, по дороге они проезжают ту самую станцию Бологое, где состоялось первое объяснение между Вронским и Анной Карениной.)
У Старка репутация циника, бездушного ловеласа, относящегося к женщинам как к вещам. Но Тате не так просто разбить сердце: она художница и влюблена в свои картины, в свою работу сильнее, чем в любого из мужчин. И Старк, чувствуя в Тате особую силу и самостоятельность, меняется на глазах, превращаясь в нежного и чуткого любовника, а немного погодя — в любящего и заботливого отца.
Однако оказывается, что Тата любила его, только пока видела в нем героя собственной картины — греческого бога Диониса. Но картина окончена, а с нею из сердца Таты уходит страсть. Однако Старк требует у нее «залог любви» — их ребенка. Четыре года Тата разрывается между мужем и сыном, живущим со Старком. И… с ужасом начинает замечать, что ее снова тянет к бывшему любовнику, который изводит ее сценами ревности и грозит разлучить с сыном. Она видит один выход — лгать обоим мужчинам и сохранять отношения с обоими. Но ложь глубоко противна ее правдивой натуре. «Я считаю, что жизнь моя кончена — я о себе больше не думаю. Я буду жить для ребенка и этих двух людей, которые меня любят — к несчастью. Я думаю, ни одна женщина не попадала в такое положения, как я, — думает она с горечью. — Я сама вижу, что моя жизнь сложилась так странно, так неестественно».
Тогда ее старый друг, к которому она обращается за советом, разъясняет ей получившуюся коллизию: «Татьяна Александровна, вы мужчина. Что же в том, что вы имеете тело женщины. Женщины, к тому же женственной, нежной и грациозной. Все же вы мужчина. Ваш характер кажется очень оригинальным и сложным, если смотреть на вас, как на женщину, а как мужчина вы просты и обыкновенны. Добрый малый, большой поэт, увлекающийся, чувственный, но честный и любящий, хотя и грубоватый, как все мужчины…
Судьба столкнула вас со Старком… Здесь я вижу действительно странный случай, какую-то „шутку сатаны“, потому что Старк был именно тем между мужчинами, чем вы между женщинами.
Сильный, смелый, он имел женскую натуру, даже больше, чем вы. В вашей наружности нет ничего мужского, тогда как формы тела Старка, его манеры нежнее и изящнее, чем у большинства мужчин. А его любовь к ребенку? Разве это отцовская любовь? Нет, он мать, и мать самая страстная.
Ни он с другой женщиной, ни вы с другим мужчиной этой страсти не испытали бы никогда. Вы счастливая женщина, друг мой…»
Это «объяснение» находится в родстве с популярной на рубеже веков в России книгой Отто Вайнингера «Пол и характер». Автор сомневался в наличии у женщин души, в их способности выносить моральные суждения, а также отказывал женщинам в обладании самостоятельным творческим потенциалом, приписывал им в лучшем случае способность к подражанию, повторению, воспроизведению того, что создано мужчинами. С этой точки зрения тот факт, что Тата — самостоятельна, ответственна, а главное — то, что она художница, и художница талантливая, можно объяснить только одним — она «мужчина в женском теле». И, что характерно, родив ребенка, Тата перестает рисовать — словно теперь «женское» в ней перевешивает «мужское».