Петербургские женщины XIX века
Шрифт:
Давайте заглянем в детский журнал «Звездочка», выходивший в Санкт-Петербурге с 1842 по 1863 год, ежемесячно для «благородных воспитанниц Институтов Ея Императорского Величества». С 1845 по 1849 год журнал выходил в двух отделениях: для детей младшего и старшего возраста. С 1850 года «Звездочка» издавалась в двух независимых частях под названием: «Звездочка» и «Лучи». Редактором его была Александра Ишимова — содержательница частной школы в Петербурге, переводчица, автор «Истории России в рассказах для детей», высоко оцененной А. С. Пушкиным.
Чем же редакция журнала радовала маленьких институток?
Это были стихи, как правило, благочестивого и промонархического содержания, очерк о жизни Святого Августина, этнографические очерки о поморах Архангельской губернии, описание дворца Пале-Рояль в Париже, описание детского приюта «недалеко от Синяго моста в глухом переулке» и стихи, посвященные благотворительному базару в пользу этого приюта, философское рассуждение «О твердости духа в молодых летах», восторженный отзыв на «Избранные места из переписки с друзьями» Н. В. Гоголя, репортаж с церемонии выпуска в Смольном институте и т. д.
Здесь же юные воспитанницы института могли прочесть нравоучительную сказку о бедном итальянском крестьянине, который пожелал, чтобы из мира исчезли богатство и предметы роскоши, и едва не погубил свою деревню, так как его семья и соседи остались без работы: раньше они обслуживали богачей и жили припеваючи, теперь же некому было заплатить им за труд. Из этой сказки надлежало сделать вывод, что мир устроен разумно и беднякам нужно быть благодарными за то, что существуют богачи, которые дают им работу.
Неслучайно критик Н. А. Добролюбов осуждал «Звездочку» за религиозно-монархический дух. Впрочем, странно было ждать чего-то другого от журнала, написанного для девочек, находившихся под покровительством монарха.
Завершение образования
В фельетоне Панаева «Барыня» родители, расставшись с гувернанткой, нанимают дочери учителя.
«Утро. Палагея Петровна кушает кофе. Цвет лица ее померанцевый, и под глазами легкая тень. Даша входит.
— Учитель пришел, сударыня.
— Француз! Ну так мне что за дело: пусть его идет к детям. (Надо заметить, что французский учитель давно нанят для детей.)
— Нет, сударыня, новый учитель, так по-русски прекрасно говорит, должно быть, русский.
— А-а! Пусть подождет. Я сейчас войду. Каков он, Даша?
— Из себя недурен, сударыня, — такой плотный, высокий.
Через четверть часа Палагея Петровна выходит к учителю. Цвет ее лица сливочный, и на щеках розы.
Учитель лет двадцати семи, во фраке с высоким воротником, на рукавах пуфы, талия на затылке, фалды ниже колен, на шее высокий волосяной галстук, грудь прикрыта черной атласной манишкой со складками, в середине манишки фальшивый яхонт, панталоны узенькие и без штрипок, сапоги со скрипом. Он франт и из семинаристов. При виде Палагеи Петровны учитель делает шаг назад и кланяется, краснея.
— Вас Николай Лукич прислал ко мне?
Учитель вынимает из кармана пестрый фуляр, отряхает его и сморкается.
— Точно так-с. Он-с.
Палагея Петровна смотрится в зеркало и опускается на стул.
— Садитесь, пожалуйста, — говорит она учителю, показывая на другой стул.
Учитель спотыкается и садится.
— Вы откуда?
— Я из Харькова-с; теперь состою здесь в звании учителя.
— Гм! Мне нужно приготовить сына моего для поступления в гимназию; ему тринадцать лет. Кстати, вы займетесь и с дочерью моей географией и другими науками. Мне Николай Лукич говорил, что вы всем наукам можете обучать?
Учитель с педагогическою мрачностию поводит бровями.
— Почему же-с? Я преподаю детям не только приуготовительные, элементарные, так сказать, науки, но и высшие, например: риторику, алгебру, геометрию, также всеобщую историю и географию, по принятым в учебных заведениях руководствам, статистику — по Гейму или по Зябловскому, это почти все равно, разница не велика-с… Ну и латинский язык тоже! Без него в гимназию поступить нельзя, необходимо пройти склонения и отчасти спряжения. Латинский язык есть фундамент, или, лучше сказать, корень всех языков, он образует вкус, ибо все лучшие классические писатели на латинском языке писали. Вот Вергилий, Гораций, Цицерон…
— Да знаю, знаю… А почем вы за урок берете?
Учитель кусает губы и потупляет глаза.
— Обыкновенно… Цена известная-с: за два часа по пяти рублей.
— По пяти рублей?! А мне Николай Лукич, кажется, сказал, что по два с полтиной?
— Нет-с, как можно-с.
Учитель приподнимается со стула несколько обиженный.
— Право, кажется, пять рублей дорого. Я французу пять рублей плачу. Ведь их не бог знает каким наукам обучать. Иное дело, если бы они были побольше, я бы ни слова не сказала, а то вы сами посудите…
— В таком возрасте, сударыня, руководить детскими способностями, или, лучше сказать, развивать в них зерно талантов — это, я вам скажу, еще труднее.
Учитель пятится назад.
— Так вы ничего дешевле не возьмете?
— Нет-с. Мое почтение.
Учитель хочет идти.
— По крайней мере, не можете ли вы два с половиной часа заниматься с ними вместо двух?
— Это, собственно, определить нельзя-с, иногда долее, иногда ровно два часа, смотря как…
— Ну уж нечего делать. Признаюсь вам, я дорожу только рекомендацией Николая Лукича…
Василий Карпыч возвращается из должности.
— Что, душечка, был учитель?
— Да. Я с ним кончила. С завтрашнего дня будет ходить. Только вообрази, как дорого, по пяти рублей за два часа, и ни полушки не хотел уступить. Такой, право! Но видно сейчас, что очень ученый, — только, знаешь, все эти ученые пречудаки. У них у всех пресмешные манеры.
— Оно, конечно, по пяти рублей… впрочем, что ж делать!
— Уж, я думаю, не взять ли учителя попроще. Право… ну когда будут постарше, тогда, разумеется.