Петербургский сыск. 1874 – 1883
Шрифт:
– Что мы имеем?
– Зверски убитого молодого человека, исчезнувшего постояльца Георгия Михайлова, его метрического свидетельства, пропавших серебряных часов, бумажника, предположительно со ста рублями и шкатулку со следами взлома, – перечислил Миша.
– И что приходит на ум?
– Самое обыденное, – Жуков почесал висок, – постоялец убил сына хозяйки, украл некоторые вещи, попытался сперва открыть, а потом взломать шкатулку, что ему не удалось и скрылся в неизвестном направлении.
– Почему с собой шкатулку не прихватил?
– Слишком
– Вполне возможно, – Путилин добавил горечи в приготовленное помощником блюдо, – но зачем лишать жизни юношу, если постоялец мог, запросто, похитить вещи в ее отсутствие. Не вижу резона?
– Тогда вторая версия, кто—то…
– Если это был кто—то, то, любезный Миша, тебе стоит поискать свидетеля, улица, как ты видел, когда мы приехали сюда, отнюдь не пустыня, да и соседи не безглазые и безухие существа, так что дерзай, – Иван Дмитриевич указал на дверь, – жду с новостями.
– Вы говорили, что юношу, вашего постояльца зовут Георгий? – Путилин разговаривал с хозяйкой в маленькой гостиной со старой потертой мебелью, знавшей, видимо, времена, когда Екатерина Васильевна имела больший, чем ныне капитал.
– Георгий Михайлов, – женщина смутилась и тихо добавила, – незаконнорожденный сын одной моей знакомой Петербургского уезда.
– Давно он у вас проживает?
– Почти год.
– Что о нём можете сказать?
– Добрый, стеснительный, если вы, – она всхлипнула и тут же взяла себя в руки, – думаете, что он способен на такое злодеяние, то вы глубоко ошибаетесь. Я боюсь, что и он… что и его… что, – слёзы потекли по морщинистым щекам женщины.
– Успокойтесь, – Путилин поднялся и налил из графина в стакан воды, протянул Екатерине Васильевне, – будем надеяться, что с ним ничего плохого не произойдёт? Может быть, Георгий на службе?
– К сожалению, три дня тому ему отказали от места.
– Где до этого он служил?
– В какой—то лавке, но какой, к сожалению, не помню.
– Хотя бы в какой части города?
– Где—то у Сенной, – женщина задумалась, – а может, и Знаменской. Нет, врать не буду, не помню.
– А где, вы говорите, знакомая ваша проживает в Петербургском уезде?
– В Мурино.
– Вы говорите, пропали серебряные часы, бумажник?
– Да, – Екатерина Васильевна, видимо, стала привыкать к мысли, что сын теперь не с нею.
– Больше вы ничего не заметили пропавшего?
– Да, что у нас… меня, – поправилась она, – брать, сами видите, – женщина махнула рукой.
– У вашего постояльца?
– Не знаю, видела на столе у него метрическое свидетельство, ныне не лежит. Может, переложил в другое место?
– К кому мог ещё поехать Георгий в столице?
– Я думаю, ни к кому. За год он так и не обзавёлся друзьями.
– Георгий и Николай приятельствовали?
– Да, они были одногодками со сходными интересами.
– Простите, вино не употребляли?
– Что вы, Иван Дмитрич! Господь с вами, наверное, и запаха
– Хорошо, когда у меня возникнут новые вопросы, я могу вас потревожить?
– Заезжайте.
Жуков обходил квартиру за квартирой, близь лежащие дома, но только один из жителей выказал интерес и вспомнил:
– Знаю я и Георгия, и Николая. Когда видел их? Так, Николая вчера, а вот жильца Катькинового сегодня. В каком часу? Так это мне не ведомо, своих не имею по причине бедности, а чужими не пользуюсь, ни к чему. Постойте—ка, не было полудня. Откуда могу знать? Так пушка не стреляла ещё. Какая? Да, вы господин хороший, не столичный, что ли? Петропавловская—то… То—то… В каком виде я его видел7 Так выскочил из дома в расстёгнутом пальто, волосы растрёпаны, взгляд какой—то дикий, в руке что—то узкое, длины вот какой, – он показал руками размер, – нож? Может, и нож. Из кармана что—то торчало, это точно. Где я стоял? А вот там, – мужчина показал рукой.
– Что, Михал Силантьич, новенького принёс? – Путилин столкнулся с помощником у входа в сыскное отделение.
– Никто ничего не видел, никто ничего не слышал, словно в пустыне живём, а не столице Российской Империи, – пожаловался Жуков, пряча хитрую улыбку за маленькими в две тоненькие полоски усами.
– Не томи, любезный, – Иван Дмитриевич выказал интерес, – по глазам и хитрющей улыбке вижу, что время потратил не впустую.
– Есть немножко, – тряхнул кудрями Миша.
– И…
– Есть один маленький человечек, он, в самом деле, вот такого росточка, – Жуков показал рукой, – так он, Иван Костромин, видел, как Георгий Михайлов выбегал из дома в расстегнутом пальто и с каким—то узким предметом в руке.
– Ножом?
– Свидетель не видел точно, нож это был, палка или иной предмет, но узкий и длинный.
– Та—а—ак, – тянул Путилин, – т—а—а—ак. Показание записал?
– Обижаете, – Миша показал, что обиделся.
– Значит, сдвинулось с мёртвой точки наше топтание, будь оно неладно.
– Похоже.
– Ты думаешь, что Михайлов – убийца?
– Всё показывает на него.
– Не допускаешь, что пришёл, а там Николай лежит с ножом в груди, выхватил, чтобы облегчить дыхание, но понял – не помочь и сбежал с испугу.
– Может и так, – скривил губы, – но сомневаюсь я, нашёлся бы он уже, а не бегал бы.
– Вот, что Миша, поезжай—ка в Мурино, там поживает мать Михайлова, посмотри, не в ее ли хоромах хоронится наш пропавший.
Поездка в Мурино оказалось пустой, Георгий месяц, как там не появлялся. Это подтвердили и соседи, и становой, который по счастливой случайности заехал по делам службы к старосте. Но все встреченные отзывались о Михайлове в крайне лестных выражениях, что, мол, помогает матери, всегда приветлив, ласков, никогда слова грубого не скажет. В общем не человек, а сущий ангел, которому крылышки пришить и в собор на видное место, как образец добродетели.