Петербуржский ковчег
Шрифт:
Милодора перебила его:
—Я уже три дня вынуждена прикрываться скатертью. Может, вы распорядитесь выдать мне какую-нибудь одежду — уж коли держите здесь неизвестно почему?
Карнизов перевел глаза с шеи Милодоры ей на грудь, прикрытую скатертью, потом взгляд его скользнул ниже — на белые круглые коленочки.
Милодора быстро прикрыла ноги свободным краем скатерти.
Поручик тонко улыбнулся (насколько ему позволяли припухшие губы):
—А и правда — скатерть!... Сожалею... Уж не высечь ли мне того солдата еще?... Однако эта скатерть, этот зеленый бархат вам к лицу. Красивой женщине все — к лицу. И даже этот дом... Не находите? — Карнизов обвел глазами стены и потолок. — Вы выглядите довольно романтично.
По понятным причинам Милодора была не расположена принимать комплименты.
—Все-таки вы скажете, почему держите меня здесь?
—А разве вы сами не знаете? — Карнизов выразил искреннее удивление. — Всякий, кто попадает в крепость, всегда лучше других знает, — почему... Другое дело: ставит ли он это себе в вину? Долго ли упорствует?
Милодора пожала плечами:
—Что у вас с губами?
Карнизов досадливо поморщился и осторожно потрогал нижнюю губу пальцем:
—Ушибся о дверцу экипажа...
—И все же... Здесь какая-то ошибка. Я никому не причиняла зла, — недоумевала Милодора. — Все происшедшее воспринимается, как страшный сон. Я до сих пор не могу поверить, что кошмар этот наяву. И со мной... Вы можете объяснить? Разве я кого-нибудь убила?
Карнизов усмехнулся:
—Лучше бы убили. Это еще не самое большое преступление. Или вы не знаете, какого рода преступники попадают к нам — в тюрьму равелина?
—Преступники? — побледнела Милодора. — Какого рода?...
—Представляющие опасность для... — поручик обернулся на портрет государя-императора, — августейшего дома...
Милодора перевела настороженные глаза на портрет царя.
—Я знакома с Александром Павловичем... И вам это, должно быть, уже известно... Он добрый человек — достаточно видеть его глаза... Разве я могла... За что? — потрясенная, она не понимала, что слова ее выглядят полнейшим лепетом.
Карнизов, снисходительно улыбаясь, откинулся на спинку стула:
—А я читал ваш опус, сударыня.
—За это?... — Милодора почувствовала, что от волнения у нее зашумело в ушах.
—Нет, что вы! В ваших писаниях нет ничего предосудительного. Розовые дамские фантазии. Прекрасная грусть...
—Тогда я не понимаю.
Улыбочка сползла с губ поручика:
—Любопытно, но не более. Жаль, что вы потеряли на это столько времени. Вы могли посвятить себя, свою красоту кому-нибудь, сделать хоть одного человека счастливым. Что еще требуется открасивой женщины!... А вы, пойдя на поводу у близоруких европейских вольнодумцев, надумали осчастливить всех... Меня только мучает вопрос: неужели вы верите в то, о чем пишете?
—Верю ли я? Зачем же тогда писать? — это было так очевидно для Милодоры.
Карнизов с минуту молча смотрел на нее, как будто пытаясь понять, отвечает она искренне или лукавит. Его служебный опыт говорил, что после трех суток каземата мало кто оставался способен лукавить. Холод, сырость, темнота, одиночество, неизвестность ломали людей и посильнее духом, чем эта хрупкая женщина.
В глазах поручика появилось некое подобие сожаления:
—Ну-с, покончим с этими малозначимыми вещами и приступим к делу, — он положил перед собой два листка бумаги: один исписанный, а другой чистый; заглянув в исписанный лист, поднял на Милодору строгие глаза. — Как ваше имя, сударыня, и назовите отчество и сколько от роду лет?
Милодора очень удивилась бы этому вопросу, кабы не была теперь так слаба:
—Но вы же знаете...
—Молчать!!! — вдруг гаркнул Карнизов и нервно подскочил на стуле.
Милодора вздрогнула от этого внезапного выкрика, от этой перемены в настроении поручика и поежилась; на нее в жизни никто не кричал.
Поручик, расстегнув воротник, сказал уже спокойнее:
—Отвечайте исправно: ясно и по существу. Мы ведь тут не в опере. Не так ли?... И не любезностями обмениваемся...
—Милодора Николаевна Шмидт, урожденная Степанова, — Милодора покрепче сцепила дрожащие пальцы и смотрела на блестящие носки сапог поручика, торчащие из-под стола. — Лет — двадцать...
Скатерть слегка сползла с плеча Милодоры, и обнажилась изящная, слегка выступающая вперед ключичка; взглянув на нее, Карнизов невольно облизнулся.
—Какого вы вероисповедания и каждогодно ли бываете на исповеди и у святого причастия?
—Православного... каждогодно...
Глаза поручика из строгих стали какими-то масляными; он как будто мало сейчас думал о том, что спрашивал.
—Присягали ли на верность подданства ныне царствующему государю императору?
—Не присягала, — Милодора подняла на него глаза, вздрогнула, прикрыла плечо. — Господин поручик, я - женщина. Я же не офицер.
—Н-да... Женщина, верно... — у Карнизова дернулась щека. — Если б вы были офицер, я совсем не так с вами бы разговаривал.
—А как? — сорвалось у Милодоры.
Поручик, однако, и не думал отвечать.
—Вам известен господин фон Остероде?
Милодора внутренне вздрогнула; она не хотела называть здесь никого из тех, кто бывал у нее «на вечерах».
—Известен... Да вы и сами его знаете, должно быть. Милый человек. Любит морские прогулки, ценит высокую поэзию...
Карнизов презрительно скривил губы, но тут же болезненно поморщился:
—Этот милый человек, как вы говорите, выдал вас с потрохами.