Петербуржский ковчег

Зайцев Сергей Михайлович

Аполлон подумал, что если он и может как либо помочь Милодоре, то именно сейчас.

—Это дело цензуры — то, о чем вы мне говорите. Пропустить или не пропустить рукопись к читателю... Но, замечу, при известном желании даже в самой безвинной басне можно усмотреть коварный намек. Не слишком ли пристально вы рассматриваете «Золотую подкову»?... Не навешиваете ли собак?...

Карнизов перебил его с едкой улыбочкой:

—Я говорю не о рукописи, а об авторе, который довольно ловко прячет за любовными переживаниями героев свои крамольные идеи.

Аполлон покачал головой:

—Я бы не сказал так. Автор «Золотой подковы» не большой мастер пера. Простейшее неумение вы принимаете за хитрость, за крамолу.

—А я бы сказал, что она умеет точно выражать свои мысли.

Теперь Аполлон несколько повысил голос:

—Она — женщина, которая играет в модную игру, не более того. И когда она слушает шелест страниц, исписанных ею, она более думает о том наряде, в котором будет читать приятелям отрывки из рукописи, нежели о подрыве устоев государства. Я поражаюсь: ужели кто-то может думать, что она государю, которого, кстати, знает лично, серьезный враг?...

Поручик ответил не сразу; он черканул несколько слов на чистом листе бумаги, потом заглянул в какой-то список.

—Возьмем Остероде... Дурак и повеса. Впрочем... хорошего происхождения... Имел глупость набраться шампанским и крайне нелестно отзываться в пьяном состоянии об особе генерал-губернатора — публично... За что и был взят под домашний арест. Утром протрезвился, перетрусил и много любопытного рассказал стерегущему его офицеру. Покаялся, одним словом. Н-да... Так вот он утверждает, что Милодора Шмидт государю самый настоящий враг...

Аполлону живо представился этот человек — красавчик из остзейских немцев. Женоподобный, с длинными ресницами, белокожий, изнеженный, манерный. И позер. «Мы, русские люди...» Округлый мягкий женский подбородок, румянец на щеках. Ухоженные светлые шелковистые усики. Трепетные ноздри и красные губки бабочкой... Про барона фон Остероде говорили, что в каком-то ответвлении родословного древа он родственник Остермана, вестфальского немца, современника Петра I.

Между тем поручик продолжал:

— Будучи знаком с амурными подвигами, какие Остероде совершил прежде, представляя более-менее наклонности этого человека, я могу допустить, что он посещал собрания исключительно с целью соблазнить госпожу Шмидт. И к идеям, какие выносились на суд собрания и какие сам предлагал на суд, Остероде не относился всерьез — Далее... Взять Кульчицкого... Он находится полностью под влиянием Кукина. Куда пойдет Кукин, туда поспешит и Кульчицкий. Что скажет Кукин, Кульчицкий запишет себе в книжечку как некую истину. Посему Кульчицкого тоже не следует принимать всерьез — он не способен мыслить самостоятельно и самостоятельно же ставить себе цель. Вы следите за тем, что я говорю?

—Да.

—Кукин — большой хитрец. И мне стоило немалых сил в нем разобраться. Его, оказывается, мало интересуют преобразования в государстве и не волнуют высокие диспуты, и даже не привлекают несомненные прелести госпожи Шмидт... Для него важно доброе расположение графа. С помощью графа Кукин рассчитывал выбиться наверх. Согласитесь, нелегко сделать карьеру человеку его сословия — из небогатых купцов... Следовательно, Кукина мы тоже не можем воспринимать всерьез, поскольку идеалы, предложенные на его суд госпожой Шмидт, — не что иное, как его своеобразный путь к власти...

—А я? Что вы скажете обо мне?... Уж, наверное, Остероде постарался в мою сторону...

—А вы знаете — нет. Я, признаюсь, этому сам удивлен... Вы оказались не столь опрометчивы, как многие, и хотя высказывали кое-какие мысли, были осторожны в выражениях и ни словом, ни полсловом не бросили тень на государя и существующий порядок. К тому же вы не были членом общества, а были только как бы приглашенным...

—Вы не хотите взять и меня под стражу?

—Нет. В этом нет никакой необходимости... Но продолжим... Алексеев... С Алексеевым я еще не разобрался, — тут Карнизов бросил в Аполлона острый взгляд. — А вот госпожа Милодора увлечена своими идеями всерьез. И что удивительно, граф Н., человек, умудренный многими годами и сединами, тоже относится к идеям преобразований всерьез — причем, как говорится, с молодыхногтей; не удивительно, что он в свое время служил надежной опорой преобразователю Сперанскому, был проводником его идей... Вот отношение к делу графа и представляет наибольшую опасность для державы, ибо в графе, увы, соединяются государственная близорукость и большие возможности человека с положением... — глаза Карнизова здесь стали добрыми и какими-то масляными. — Вы могли бы что-то сказать о графе Н.?

В сердце у Аполлона кольнуло; Аполлон понял: поручик ждет, что он оговорит графа. Вон — даже перо уже обмакнул в чернильницу.

Аполлон сказал:

—Мне нет дела до графа. Меня беспокоит только судьба Милодоры.

—И меня, — глазом не моргнул Карнизов. — Но хотелось бы...

—Тогда вы должны сделать все, чтобы она вернулась домой.

—Разумеется... Но давайте, однако, поболтаем о графе. Ведь вы, Аполлон Данилович, должны недолюбливать его как своего... извините... предшественника, — Карнизов сделал вид, будто ему не совсем с руки говорить об этом. — Поймите меня правильно. Не вдаваясь в область фантазий и домыслов, я стараюсь отражать суть, истинное положение вещей...

Лицо у Аполлона было каменное:

—Я слушаю, слушаю. Продолжайте...

—Ни для кого не секрет, что граф совершенно очарован госпожой Милодорой — и давно. И он много бы дал за то, чтоб ввести эту женщину в свой роскошный дом в качестве супруги. Поверьте, граф еще не отказался от этой мысли. А то, что рядом с госпожой Милодорой сейчас вы, для него, опытного придворного интригана, мало значит. Ему проще простого выставить вас в черном свете — не отмоетесь. Он только ждет какого-либо промаха с вашей стороны — это очевидно, — поручик сделал значительную паузу. — Вы ходите к Милодоре, если можно так выразиться, по шаткому мостику — по мостику, во многих местах подпиленному графом. И, зная это, вы будете графа покрывать?