Петька-Счастливец
Шрифт:
В этот вечер наш молодой друг сделал еще шаг вперед к совершенству в области искусства, а учитель его — шаг вперед к признанию «музыки будущего». «С некоторыми ограничениями!» — прибавил он, однако.
Глава XVI
Однажды молодой певец и Феликс встретились на ежегодной выставке картин перед портретом молодой красавицы, дочки вдовы-баронессы, — как обыкновенно называли последнюю. В салоне вдовы-баронессы собирался весь цвет аристократии и артистического мира, а также все выдающиеся
Дамы были погружены в созерцание оригинальной картины, изображавшей окрестность Рима, Кампанью: молодая чета — видно, муж с женою — ехала верхом на одной лошади; центральной фигурой картины являлся молодой монах; он грустно смотрел вслед счастливой чете, и на лице его ясно можно было прочесть его мысли, грустную повесть его жизни — несбывшиеся мечты, погибшие надежды на счастье взаимной любви!
Баронесса заметила Феликса, и он почтительно раскланялся с обеими дамами. То же сделал и молодой певец. Баронесса сейчас же узнала его и, обменявшись сначала несколькими словами с Феликсом, протянула ему руку и сказала:
— И я, и дочь моя принадлежим к почитательницам вашего таланта! — Как хороша была в эту минуту молодая девушка! Ее кроткий ясный взгляд как будто благодарил талантливого певца. — У меня собираются многие из выдающихся артистов! — продолжала баронесса. — Мы, простые смертные, нуждаемся в освежающем веянии искусства! Вы также будете у нас желанным гостем! Наш молодой дипломат, — прибавила она, указывая на Феликса, — будет вашим путеводителем на первый раз, а затем, я надеюсь, вы и сами найдете к нам дорогу! — И она приветливо улыбнулась молодому человеку, а дочь ее мило и просто пожала ему руку, точно старому знакомому.
Поздняя осень; холодный, ненастный вечер. Погода такая, что ни пройти, ни проехать, и, несмотря на это, по улице шагают двое молодых людей, двое ровесников: сын богача и первый певец оперы, оба в плащах, в башлыках и в калошах. Переход от сырого мглистого воздуха улицы к свету и теплу уютного помещения баронессы просто ослепил их и напомнил волшебные превращения в балете. Лестница была вся устлана коврами и уставлена роскошными растениями; на площадке журчал фонтан; струйки воды ниспадали в бассейн, обсаженный цветами. Огромная зала сияла огнями; нарядные гости все прибывали; скоро стало почти тесно; дамы волочили за собой длинные шлейфы, на которые то и дело наступали гости, шедшие позади; шуршанье шелковых платьев, смех, пестрая мозаика разговоров... Последние-то, впрочем, из всего окружающего представляли наименьший интерес. Будь молодой певец потщеславнее, он бы мог вообразить себя героем вечера — так сердечно приняли его и мать, и дочь, так осыпали его комплиментами все гости: и дамы, и даже мужчины. В продолжение вечера общество развлекалось музыкой, пением и декламацией; один молодой поэт прочел свое новое и весьма удачное стихотворение, кое-кто из гостей-артистов сыграл, кое-кто спел. По отношению же к нашему герою и гости, и хозяйка проявили особенную деликатность: никто не решился приставать к нему с обычными просьбами достойно завершить музыкальную часть вечера. Хозяйка дома вообще была воплощенной любезностью и душой всего общества.
Так состоялось первое вступление нашего друга в большой свет, а вскоре за тем он, в числе немногих избранных, был допущен и в интимный кружок баронессы. Учитель смеялся и покачивал головой.
— Как ты еще юн, друг мой! — сказал он однажды ученику. — Тебя еще могут забавлять сношения с такими людьми! И среди них, конечно, есть люди почтенные, но все они смотрят на нас, простых людей, свысока! Они принимают в свой кружок артистов, баловней минуты, лишь из тщеславия, из желания развлечься или прослыть меценатами. Артисты играют в их салонах роль цветов в вазах; они тешат глаз, пока свежи, а увянут — их выбросят вон!
— Какой желчный и несправедливый взгляд! — возразил молодой человек. — Вы не знаете и не хотите узнать этих людей.
— Не хочу! — ответил учитель. — Я чужой им! И ты тоже! И все они знают и помнят это! Они любуются тобою, ласкают тебя, как ласкают скаковую лошадь, обещающую взять первый приз! Ты иной породы, нежели они, и они отвернутся от тебя, когда пройдет на тебя мода. Если же ты не понимаешь этого сам — в тебе нет настоящей гордости! Ты тщеславен, вот почему и гоняешься за ласками их сиятельств.
— Знай вы баронессу и еще кое-кого из моих новых друзей, вы бы заговорили не так! — сказал молодой человек.
— Да я и знать их не хочу! — стоял на своем учитель.
— Ну-с, так когда же вас объявят женихом? — спросил однажды молодого певца Феликс. — И чьим — маменьки или дочки? — И он рассмеялся. — Смотрите не присватайтесь к дочке! Вы вооружите против себя всю нашу золотую молодежь, приобретете врага и во мне, да еще какого лютого!
— Как это понять? — спросил наш друг.
— Да ведь вы теперь самый желанный гость в доме баронессы! Вам рады во всякое время и во всякий час! Что ж, женившись на маменьке, вы разбогатеете и вступите в одну из лучших фамилий.
— Перестаньте шутить! Это выходит вовсе не забавно!
— Да я и не претендую на это! Я говорю совсем серьезно! Не захотите же вы, в самом деле, огорчить ее сиятельство, оставить ее вторично вдовою!
— Оставьте, пожалуйста, баронессу в покое! Смейтесь, если хотите, надо мною, но только надо мною, и я сумею ответить вам!
— Никто, конечно, не поверит, что с вашей стороны это будет брак по страсти! — продолжал Феликс. — Красавица немного увяла — нельзя же безнаказанно жить ради одного духа и пренебрегать плотью!
— Я ожидал, что вы проявите более такта, говоря о даме, которую должны уважать, раз вы бываете в ее доме! Одним словом, я больше этого не потерплю! — твердо сказал наш друг.
— А что же вы сделаете? Вызовете меня на дуэль?
— Я знаю, что вы учились фехтовать, а я нет, но выучиться мне недолго! — с этими словами молодой человек отошел от Феликса.
Несколько дней спустя молодые люди, родившиеся под одной крышей, один в бельэтаже, а другой на чердаке, снова встретились, и Феликс заговорил с нашим другом как ни в чем не бывало; этот отвечал ему вежливо, но коротко.
— Это еще что? — сказал Феликс. — Мы оба немножко погорячились в последний раз! Но нельзя же обижаться на шутки! Ну, да я не злопамятен! Кто старое помянет, тому глаз вон! Надо прощать друг другу!
— А вы сами-то можете простить себе свои выходки по адресу дамы, которую мы оба должны уважать?
— Я не сказал ничего неприличного! — ответил Феликс. — В свете дозволяется точить язычок насчет ближнего! Никто не видит в этом ничего дурного! Это «пряная приправа» к пресной обыденной жизни, как говорит поэт. Все мы склонны злословить. И вам, в свою очередь, не возбраняется пустить камешек в чужой огород!