Петька-Счастливец
Шрифт:
— У тебя во рту золотая мельница! — сказал он.
— А у тебя золотое сердце! — ответила она.
— Мели, золото, мели, моя женка Emili! — сказал он, а она в ответ пощекотала его под подбородком и сказала Петьке:
— Это ведь он сейчас сочинил! И как хорошо, хоть печатай!
— И переплетай! — подхватил муж. Так-то благодушествовали счастливые старички.
Прошел целый год, прежде чем Петька приступил наконец к разучиванию партии для своего дебюта. Сначала он выбрал оперу «Иосиф», но потом решил остановиться на партии Георга Брауна в «Белой даме». Слова и музыка дались ему легко, а из романа Вальтера Скотта он составил себе ясное представление и о самой личности героя, молодого офицера, являющегося на родину и нечаянно попадающего в замок своих предков. Старая
Скоро Петька до того сжился со своим героем, что приключения Георга стали казаться ему чем-то пережитым им самим. Мелодичная музыка еще более помогала ему проникнуться нужным настроением. Прошло, однако, немало времени, прежде чем приступили к репетициям. Учитель не торопился с дебютом Петьки. Но вот и генеральная репетиция. Петька оказался не только превосходным певцом, но и таким же актером; партия была как будто написана специально для него; и хор, и оркестр приветствовали его шумными аплодисментами. Немудрено, что самого дебюта ожидали с величайшим нетерпением. «Можно быть великим артистом, сидя у себя дома в халате! — выразился один доброжелатель. — Можно быть великим при дневном свете и весьма посредственным при свете театральных ламп, в переполненном театре! Поживем — увидим!»
Петька ничуть не боялся и волновался только от нетерпения. Учителя его, напротив, била лихорадка. У матери не хватало духу присутствовать на спектакле; ей бы сделалось дурно от страха за своего дорогого мальчика. Бабушке нездоровилось, и ей велено было сидеть дома. Но верный друг их, госпожа Гоф, обещала принести им известия о дебюте в тот же вечер. Она-то уж пойдет в театр, хоть бы лежала на смертном одре!
Как бесконечно тянулось в этот вечер время! Как медленно ползли эти три-четыре часа! Бабушка то пела псалмы, то молилась вместе с матерью за Петьку. Дай-то Господи ему и в этот вечер оправдать свое прозвище! Стрелки на циферблате еле двигались! «Вот теперь Петька начинает! — говорили старухи. — Теперь он как раз распелся!.. Теперь все кончилось!» Тут мать и бабушка посмотрели друг на друга и смолкли. С улицы доносился грохот экипажей; народ возвращался из театра. Женщины стали смотреть в окно; люди шли мимо, громко разговаривая. Они возвращались из театра, они знали, следовало ли этим двум бедным женщинам на чердаке радоваться или печалиться! Наконец на лестнице послышались шаги, и в комнату ворвалась госпожа Гоф. За нею вошел и муж ее. Она бросилась обнимать обеих женщин, но не говорила ни слова: слезы душили ее.
— Господи! — вскричали мать и бабушка. — Как сошло у Петьки?
— Дайте мне выплакаться! — еле выговорила госпожа Гоф. Она была в таком волнении. — Ох, мне не вынести этого! Милые вы мои! И вам не вынести этого! — И она опять залилась слезами.
— Освистали его, что ли? — вскричала мать.
— Нет, нет! — был ответ. — Его... И мне было суждено дожить до этого!
Тут уж заплакали и мать с бабушкой.
— Ну, полно тебе, Эмилия! — вмешался господин Гоф. — Сын ваш победил! Полный триумф! Весь театр от партера до галереи дрожал от рукоплесканий! У меня самого еще руки болят! Такая буря поднялась! Аплодировали даже из королевской ложи! Вот это, что называется, памятный вечер в летописях театра! Сын ваш не просто талантливый певец, а гений!
— Да, да, гений! — подхватила госпожа Гоф. — Я именно это и хотела сказать! Спасибо тебе, душа Гоф, что ты высказал мою мысль! Ах, вы милые мои! Вот уж не думала-то я, что можно так петь и играть на сцене, а я ведь пережила целую театральную эпоху! — И она опять заплакала. Мать и бабушка смеялись сквозь слезы.
— Ну, теперь спите с Богом! — сказал господин Гоф. — Пойдем, Эмилия. Спокойной ночи! Спокойной ночи! — И супруги оставили двух счастливых женщин. Недолго, однако, пробыли они одни: дверь отворилась, и в комнату влетел Петька. Он не обещал быть у них раньше завтрашнего утра, но, зная, как беспокоятся за него старушки, и заметив, проезжая мимо дома, что в каморке их еще светится огонек, остановил извозчика и поднялся на чердак.
— Великолепно, превосходно, отлично! Все сошло прекрасно! — радостно воскликнул он, целуя мать и бабушку. За ним вошел и весь сияющий от радости учитель его и крепко пожал обеим женщинам руки.
— А теперь ему пора на покой! — сказал он и увел Петьку.
— Велика милость Твоя к нам, Господи! — сказали обе бедные женщины. Долго за полночь проговорили они о своем любимце. Да и по всему городу в этот вечер только и разговоров было что о молодом, красивом, бесподобном певце.
Вот как далеко шагнул Петька-Счастливец!
Глава XIII
Утренние газеты шумно приветствовали необыкновенный успех дебютанта, более же подробный отчет о спектакле был отложен до следующего номера. Коммерсант дал в честь Петьки и его учителя большой званый обед. Это было со стороны его и его супруги знаком особенного внимания к молодому человеку, родившемуся у них в доме, да еще в один день с их собственным сыном. За столом коммерсант провозгласил тост в честь учителя Петьки — это он ведь отыскал и отшлифовал «драгоценный алмаз», как назвала Петьку одна из влиятельных газет. Феликс сидел со своим сверстником рядом, был очень весел и выказывал ему всевозможное внимание. После обеда молодой человек предложил гостю свои сигары; они были лучше отцовских. «Что ж, он-то может позволить себе такую роскошь! — отозвался сам коммерсант. — Он сын богатого отца!» Оказалось, однако, что Петька не курит. Большой недостаток, от которого, впрочем, ничего не стоит исправиться!
— Будем друзьями! — предложил ему Феликс. — Вы сделаетесь львом сезона! Вы одним натиском покорили сердца всех дам столицы — и молодых, и старых! Я завидую вам; особенно тому, что вы имеете свободный доступ за кулисы, ко всем этим хорошеньким девчуркам!
«Есть чему завидовать!» — подумал Петька.
Вскоре он получил письмо от госпожи Габриэль. Она была в таком восторге от газетных отзывов о Петькином дебюте и его таланте, что выпила по этому случаю со своими девушками по стакану пунша. Господин Габриэль тоже поздравлял Петьку и выражал уверенность, что он, не в пример прочим артистам, правильно выговаривает все иностранные слова. Аптекарь обегал весь город, напоминая всем о том, что они видели этот дивный талант на сцене своего маленького городского театра еще раньше, нежели он был признан гением в столице! В конце письма госпожа Габриэль прибавляла, что дочке аптекаря остается теперь только кусать локти — Петька может ведь присвататься к любой баронессе или графине! Дочка же аптекаря поторопилась: вот уже месяц, как она невеста толстого советника. Свадьба состоится двадцатого числа этого месяца.
И Петька получил это письмо как раз двадцатого! Его так и резнуло ножом по сердцу; ему вдруг стало ясно, что дочка аптекаря даже среди всех волнений последнего времени была его постоянной мыслью. Он любил ее больше всего на свете! Слезы брызнули у него из глаз, руки нервно скомкали письмо. Это было первое его большое горе после испытанного в детстве, при первом известии о смерти отца на войне. Нет для него теперь радости, будущее сулит ему одно горе, одну печаль! Исчезло с лица Петьки светлое выражение, померк свет в его глазах. «Он что-то нехорошо выглядит! — сказали мать и бабушка. — Вот они, театральные-то заботы!» Обе видели, что ему не по себе; видел это и учитель.
— Что случилось? — спросил он Петьку. — Не могу ли я узнать, в чем дело?
Щеки юноши вспыхнули, он дал волю слезам и затем открыл учителю свое горе.
— Я так искренно любил ее! — сказал он. — И понял это только теперь, когда уже поздно!
— Бедный друг! Я понимаю твое горе! Выплачь же его и утешайся мыслью: «Все к лучшему!» И мне в свое время довелось испытать подобное. И я когда-то любил, как ты, одну девушку, умную, добрую, очаровательную!.. Она должна была стать моею женой. У меня были хорошие средства, я мог окружить ее полным довольством, и она любила меня. Но родители ее и она сама поставили непременным условием нашего брака мой переход в христианство.