Петкана
Шрифт:
Но наутро я не обнаружила ее у входа в пещеру.
Я несколько раз обошла вокруг одинокой скалы. Долго всматривалась в линию горизонта.
Сова не появлялась.
Когда я поняла, что сова уже не вернется, меня одновременно с легкой грустью, вызванной осознанием случившегося, объяло необыкновенное умиротворение. Я ощутила необычайную радость в сердце. Я знала: мой физический путь завершен. Эта пещера и есть тот дом, который приготовил для меня Господь.
Сова выполнила свой долг послушания Ангелу Божию. Теперь я должна была исполнить свое послушание Господу.
Не стало моей совы —
Это произошло в первый же день моей жизни на новом месте.
Когда я, выйдя из пещеры, убедилась, что моя сова полетела дальше своей дорогой, первой моей мыслью стало поискать воду. Я знала, что где-то здесь должен быть источник, раз Бог назначил мне жить в этом месте.
Я не колеблясь выбрала направление, побуждаемая неким внутренним голосом, и, не раздумывая ни секунды, отправилась на поиски, будучи заранее уверена, что они непременно увенчаются успехом.
Души, устремленные к Богу, удостаиваются время от времени подобной милости. Этого ни с чем не сравнимого мгновения полного единства с Создателем, Которому ведомо абсолютно все.
Я не ошиблась. Действительно — в часе ходьбы от пещеры — был небольшой источник с удивительно чистой и свежей водой. Он находился в тени трех высоких финиковых пальм, словно был заведомо отмечен знаком Пресвятой Троицы.
Я смыла с рук и горячего лица песчаную пыль и медленными глотками стала утолять жажду. Когда же напилась, присела отдохнуть в тени деревьев, прислонившись спиной к одному из могучих стволов. Мысленно я благодарила Бога за Его очередную милость.
Вот тогда-то я ее и увидела. Она шла прямо ко мне. Ее сопровождал мужчина, который вел в поводу двух красивых верблюдов, украшенных роскошными попонами и сбруей.
Она была еще девочка. Взгляд ее был чист, а улыбка искренна и открыта. Она подошла ко мне, радостная, как будто встретила кого-то, кого ждала уже давно. Так, как будет подходить еще много раз втечение долгих лет... Сейчас, разжав свою ладошку, она протягивала мне какую-то восточную сладость, наполовину растаявшую в ее руке.
Мужчина, подошедший вместе с ней, был ее отец. Он часто ходил с караванами на запад, встречал на Святой земле и купцов, и паломников с моей родины и потому знал наш язык. Таких, как он, в его племени было еще несколько человек. Однако проще всего мне было общаться с его дочкой Зейнебой. С ней мы понимали друг друга практически без слов. Ибо ей был знаком язык сердца.
На следующий день она разыскала меня в пещере. Когда я вышла, то увидела ее, почтительно и терпеливо дожидавшуюся меня, сидя на корточках в тени своего верблюда. Она принесла мне несколько хлебов и платье. Хлеб в виде тонких лепешек имел совсем иной вкус, чем тот, что мне приходилось есть раньше. Платье же было черного цвета, какие носят женщины пустыни.
«Я сшила его для тебя, — сказала она, — и теперь всегда буду замешивать для тебя тесто».
И она шила мне одежду и пекла хлебы. Приносила их мне раз в несколько месяцев — всякий раз тогда, когда у меня уже не было никакой другой пищи. Ибо запасы фиников заканчивались. А в выжженной пустыне в иную пору нельзя было встретить ни травинки, ни листика.
Я принимала ее дары, ни на минуту не сомневаясь, что это дары Того, Кто всегда знает, что необходимо каждому из Его чад.
Я знала, что нам заповедано Господом не уповать ни на кого, кроме Бога, но знала и то, что заботу обо мне поручил ей Сам Господь. Заботливость ее не ослабела и не уменьшилась с годами, несмотря на то, что она к тому времени уже стала женщиной и приняла на свои плечи бремя трудов, обычных для каждой дочери пустыни.
«Маленький мой совенок!» — называла ее я. Но только про себя. Чтобы не рассказывать ей о той первой сове. Ибо каждая из них представляла собой отдельную тайну Ангела Господня.
Зейнеба была как зеркало. И как песчаные часы, по которым я отсчитывала время. Она была и моей новой молитвой. Прибавившейся к тем, прежним, что я принесла с собой из Царьграда. Каждое утро и каждый вечер я особо молилась о ней. Потом — за нее и за ее мужа. Затем — раз за разом — прибавляла имена ее сыновей и дочерей. А потом — и внуков. Когда же частью моей молитвы стали имена ее правнуков, произошла та великая перемена в моей жизни. Господь еще раз послал ко мне Своего вестника.
Пустыня — то место, где происходит наиболее полная встреча человека с самим собой, со всем человеческим и Божественным, обитающим в нас. Но и с демонскими силами — тоже. Теми, что угрожают нам извне. А также с теми, что годами отравляют наше естество изнутри, а мы даже не задумываемся об этом и часто не догадываемся о их существовании, пока они себя сами не обнаружат.
Господь наш Иисус Христос провел в пустыне сорок дней. Я же, грешная и недостойная раба Господня, вынуждена была омывать слезами покаяния свои грехи и бороться с нечистым духом целых сорок лет.
Сорок лет. По человеческим меркам — чуть ли не целая жизнь. Но что значат дни, годы и время для Бога, сотворившего вечность? Для Господа безначального, в Чьем дыхании заключена бесконечность. И что значит время для того, кто всем сердцем своим и всей своею душою устремился к Богу? Кто смиренно, не смея поднять глаз, медленно продвигается по пути Его. Продвигается даже не шаг за шагом, но — пядь за пядью. Кто, оступаясь и падая, поднимается вновь и вновь. И снова продолжает идти. Ибо не может иначе. Потому что возлюбил Господа великой любовью и познал всю силу любви Господней. Понимая при этом, что не может знать, когда будет конец пути. Равно как и то, что путь сей вообще невозможно измерить. Ибо как измерить скорбь души, взыскующей Бога, и всю глубину страшной пропасти ожидающих ее искушений, а также всю сложность мучительной обязанности взращивать в себе любовь ко всем ближним без исключения, которые часто являются полной нашей противоположностью.
Сорок лет провела я в одиночестве, которое лишь иногда (достаточно редко) нарушалось появлением Зейнебы. Сорок лет — с одинаковым жаром, пребывая в одной и той же неизвестности с первого до последнего дня, — я ежедневно боролась за спасение души своей.
Я молилась за усопших. О тех, кого давно перестали вспоминать их далекие потомки. Молила Бога, чтобы благой свет озарил тьму забвения. И чтобы получили хоть малое облегчение души, люто мучающиеся в нестерпимом адском пламени.
Я молилась о покаянии живущих ныне. За грешников, чтобы они вняли заповедям Господним. За праведников, чтобы оставались тверды в своей добродетели. За невольников, что терпят страшные муки и лишения, дабы Господь сократил и ослабил им эту ношу. За тех, о ком никто не молится. О тех, кто не может молиться за себя. О всех людях, дабы они познали сладость и силу Божией любви. Я со слезами молилась обо всем сущем в міре. И обо всей вселенной. Так обретала я утешение и познавала Бога, молясь Духу Святому. Ибо Господь всегда подает нам с особой щедростью, когда мы от чистого сердца просим у Него милости для других. Не для себя. Но для других.