Петля Сергея Нестерова
Шрифт:
– Ты? – От удивления Любины глаза стали еще больше. – Ты что здесь делаешь?
– Как ты можешь… я все видел…
Он никак не мог сформулировать, что хотел сказать, да еще губы, замерзшие на морозе, плохо слушались. Но ему казалось, что она предала его, предала их любовь.
– Ты следил за мной? Нестеров, это низко, подло и отвратительно! Ты следил за мной, как за преступницей! Не доверяешь, да? Зачем тогда свадьба, кольца? Господи, я, наверное, с ума сошла, поверила тебе. Как последняя дура, поверила… Знаешь что? Я не желаю связывать свою жизнь с таким, как ты. Я разрываю нашу помолвку. Все, ты свободен.
Они направились к метро. Он – два метра с чем-то. И она – ему по пояс. Смешно, конечно, только Сергею было не до смеха. Для него мир рухнул. Все кончено! Но ведь Люба не права, сто раз не права. И что, от этого легче? Да пропади все пропадом!
Ему было так плохо, горько и обидно, как никогда в жизни.
Прошло три недели. Наступило воскресенье.
Нестерову, неприкаянной душе, дома делать было нечего, разве что слушать свою повеселевшую маму. Идти куда-нибудь вроде киношки или театра не хотелось, и он уехал на работу. Что поделаешь? Коротков ясно дал понять: в понедельник, в крайнем случае, во вторник, заключение по делу Завадского должно быть готово.
В отделе никого не было, что только радовало: телефоны не звонят, люди не шастают, начальство не достает. Идеальная ситуация: сиди спокойно и думай.
Он снова перечитал дело Завадского, которому дал псевдоним «Ренегат», с вопросом, заданным самому себе: «Так что же остается в сухом осадке?». Получалось следующее:
«Завадский Михаил Борисович, тысяча девятьсот пятьдесят шестого года рождения, еврей, уроженец города Херсона, член ВЛКСМ, образование среднее, обучался в школе с углубленным изучением английского языка, характеризуется положительно, был заместителем секретаря школьного комитета ВЛКСМ, школу закончил с золотой медалью. Там же учатся его двое младших братьев и сестра.
Отец, Завадский Борис Моисеевич, тысяча девятьсот тридцатого года рождения, еврей, член КПСС, заведующий городским управлением сети общественного питания, не судим, компрометирующих материалов в процессе проверки не получено, в агентурной сети не состоит, доверенным лицом не является, характеризуется положительно, имеет государственные награды и ведомственные поощрения.
Мать, Завадская Софья Иосифовна, тысяча девятьсот тридцать третьего года рождения, еврейка, домохозяйка, по оперативным учетам не проходит.
Из агентурного сообщения источника «Киров»: «М. Завадского знают многие на факультете, как иностранцы, так и наши студенты. Очень общительный, энергичный, целеустремленный. Хорошо знает английский, что снимает проблему языкового барьера. Михаил всем известен как нужный человек в том смысле, что, если тебе что-нибудь нужно, обращайся к Завадскому, и он достанет. Очень любит деньги, принесет любой дефицит. Связей много, политикой не интересуется. Непонятно, как он успевает учиться. Такое впечатление, что постоянно крутится в различных коммерческих проектах. Говорят, работает с большими деньгами, хотя по внешнему виду не скажешь. Одевается просто, неброско, однако вещи больше дорогие, о чем понимают и знают немногие. В быту никаких излишеств не допускает».
В деле было еще четыре сообщения, в том числе от агента-иностранца, и все источники отмечали аполитичность «Ренегата», ярко выраженное стремление к личному обогащению. Наружное наблюдение, которое велось в течение десяти дней, фиксировало его многочисленные контакты с фарцовщиками, спекулянтами, цеховиками – объектами заинтересованности родной советской милиции. Но ни одного человека, проходящего по делам об антисоветской агитации и пропаганде, не было. Наружке не удалось определить место, где «Ренегат» изготавливал или заказывал изготовление копий «Архипелага». Только в одной сводке отмечалось немотивированное посещение им одного из московских НИИ, где есть копировально-множительное бюро. Проверкой установлено, что его заведующая носит фамилию Завадская. Не исключено, что родственница. Интересно, можно ли такое бюро использовать с целью создания копий книги?
Нестеров, сделав пометку: «КМБ, Завадская – «Ренегат», райотдел», – встал, открыл форточку окна, выходившего во внутренний двор, и закурил. Он знал, что его мучает. Чем дальше шла разработка, тем яснее Нестеров понимал, что «Ренегат» никакой не антисоветчик. Нет у него умысла на совершение действий по подрыву Советской власти, а есть только одно страстное желание: хапнуть побольше денег. Помнится, на лекции по уголовному праву потрясающий преподаватель, профессор МГУ, доктор юридических наук Голованов говорил:
– Товарищи слушатели! Инкриминируя субъекту статью семидесятую, самое главное, вы должны установить, есть умысел в его действиях или нет. Нет умысла – не ваше это дело, товарищи. Хотя можете, конечно, а в некоторых случаях будете обязаны, доказывать, что субъект непременно должен был предвидеть наступление негативных последствий в результате своих действий. Но это дело очень непростое. Как провести грань: мог или не мог, – и где она проходит, эта тонкая, часто совсем незаметная линия раздела?
Нестеров не заметил, как догорела сигарета.
«И что теперь? – эадал он себе вопрос. – Закрывать дело, а этого барыгу профилактировать, чтоб неповадно было? Скандал будет, и еще какой! Как там Борис Максимович говорит: “Открыть дело – много ума не надо, ты попробуй его закрыть”… Или продолжать с перспективой возбуждения уголовного дела? А что? Формальные признаки налицо, и я буду на хорошем счету у руководства. Ребята не будут злиться, а то в прошлую пятницу чуть не сцепились…»
В пельменной у Политехнического их было пятеро. Когда пошла третья бутылка, он не выдержал:
– Мужики, что делать? Раскручивать «Ренегата» дальше совесть не позволяет. Ясно же, как божий день, никакой он не антисоветчик. Чистой воды спекулянт. Закрывать – страшновато. Коротков меня тогда вообще с дерьмом смешает.
– А причем здесь Коротков? – Михалыч выставил нижнюю челюсть вперед как знак к началу драки. – Борис Максимычу, конечно, счастья мало от того, что в годовом отчете одним реализованным делом меньше, но ничего, переживет. И мы переживем, хотя не без потерь. Мы ж думали, ты – боец. Но, наверное, ошиблись. Сначала прокукарекал: «Антисоветский центр, антисоветский центр!». Пол-отделения на него пахало и до сих пор пашет в усиленном режиме, а как дело доходит до продолжения с финальной фразой: «Встать, суд идет!» – в кусты? Очко сыграло? Ответственности боишься? Или жалко стало? Кого? Дерьмо всякое? Не мы, так менты его посадят. И сто раз правы будут…