Петля
Шрифт:
— Ну, вот Вера стоит, — говорит он, не отрывая глаз от снимка. — Костя, Максим, Павел… Да все тут наши.
— Кто такой этот Павел?
У меня нет необходимости непременно запутать Виктора и отвлечь его внимание от интересующего меня человека.
По-моему, чем проще, тем лучше, и я без всякой радости и увлечения воспринимаю, например, мою теперешнюю «учительскую» легенду, а порой это мне даже неприятно. Ложная романтика хитрости, притворства и обмана в дешевых «шпионских» книжках и фильмах, по-моему, ничего, кроме вреда, не приносит. Ведь получается, кто
У Виктора, однако, не закрадывается никаких подозрений и не возникает никаких вопросов в связи с моим интересом к Павлу. Виктор вообще парень искренний, простодушный и открытый. К тому же сейчас он охвачен волнующими воспоминаниями. Видно, эта Оксана все же оставила след в его душе.
— Павел кто такой? — переспрашивает Виктор, все еще не в силах оторвать взгляд от фотографии на столе. — Ничего парень, вот за этой самой Верой ударял.
— Тоже жениться собирался? — как можно беззаботнее спрашиваю я. — И тоже курортный роман?
— Во-во. Именно, — усмехается Виктор.
Он наконец отходит от стола, усаживается в кресло возле меня и достает сигареты.
Мы закуриваем, и я задаю новый вопрос:
— А откуда он, из какого города, не знаешь?
— Откуда?.. Из Орла, что ли. Или из Воронежа. Не помню уж. Да зачем он тебе сдался?
Я давно жду этого вопроса и уже готов к нему.
— Вроде мы где-то с ним встречались, — говорю я. — Ты его фамилии не помнишь?
— Нет, — подумав, отвечает Виктор. — Не помню.
— Ну, такой тихий, скромный парень, робкий такой, да?
— Ого, робкий! — Виктор хохочет. — Мы, знаешь, пошли как-то в театр вчетвером. Оксана-то моя с Верой этой дружила. Видишь, вон, обнявшись, стоят на фото. Ну вот. Вечером, значит, через парк возвращаемся после театра, а на одной аллее шпана собралась. Ну, и на гитаре какую-то похабщину наяривают. Девушки наши, конечно, вперед ходу. Испугались, понятное дело. А Павел так, знаешь, спокойно к ним подходит, гитару забирает и говорит: «Чего ж вы такой божий дар калечите? А ну, слушайте». Да как выдал… Мать честная! Девушки наши в стороне стоят как завороженные. Я, понятно, возле них охрану несу. А ребята те его окружили, рты разинули и не вздохнут, не охнут. Вот как забрал!
— Что же он спел?
— Не помню уж. Душевное что-то. Вроде того, что мать, значит, сына из тюрьмы ждет, а он за любовь сидит. Потом гитару отдал и говорит: «Вот, гаврики, мотайте на ус. В тюрьме холодно». И к нам пошел. А ты говоришь — робкий.
Да, Павел начинает обрисовываться. Интересная личность, кажется. Однако пока я не вижу, за что Вера его полюбить могла. За песенки?
— А какой он из себя? — спрашиваю я.
— Какой? Ну, длинный такой, худой, — Виктор окидывает меня взглядом. — Немного, пожалуй, пониже тебя. Ты уж слишком… Ну, какой еще? Кудлатый такой, глаза черные, цыганские, горячие. И чего я еще заметил, помню, это руки у него как у музыканта, пальцы длинные.
— Кем работает,
— Профессия у него, знаешь, мировая. Портной. Да еще женский, представляешь? Оксанка ему как-то говорит: «Ой, как я вашей жене будущей завидую. Вот уж оденете». Ну, и смеется, конечно. А он так, знаешь, на Веру взглянул и говорит: «Если в этом все дело, то я вам советую лучше за богатого выходить. И любовь в таком случае не обязательна». А глаза злые, как у пса.
— А Вере-то он нравился?
— Кто ее знает. Она, между прочим, молчаливая была, серьезная. Но вроде нравился. Оксана говорила. Да и вместе они всегда были. Вообще-то мы все так и думали, что поженятся, дурачки.
— Почему же дурачки?
— Потому, почему я не женился. Вот батя мой говорит знаешь как? Он у меня в колхозе работает. Это уж я с братаном на шахту подался. Так вот, батя и говорит: «Гляди, сын. Жену выбирать, что раньше лошадь. Дело ответственное и на всю жизнь. Никак ошибиться нельзя. Пропадешь».
Я качаю головой.
— Смотри с такой философией бобылем не останься. Все так и будешь примерять да отмеривать.
Странно как-то перемешались в Викторе замшелые, старокрестьянские черты с новыми, городскими, рабочими.
— Что ты! Мне никак бобылем нельзя. У меня знаешь какой план? Трех ребят иметь! Это вроде как техминимум. Можно и больше. Так что я долго примеряться не буду. Но хозяйка мне нужна на все сто, — он счастливо смеется. — Вот фото в газете будет, тогда и поглядим. Ребята мне так и пишут: «Готовься, Витек, округляй физию, загорай, чтобы в полной форме в газете получиться. И желудок луди, обмывать это дело будем, как приедешь». — Виктор неожиданно вздыхает. — Вот, понимаешь, дружат ведь черти, а не уважают.
— Как так — не уважают?
— А так. Вот, к примеру, никуда не выбирают. Незрелый, говорят. Каким-то, понимаешь, физоргом сделали.
— А тебе чего надо?
— Ну вот ты сам посуди, — Виктор вскакивает с кресла и снова начинает разгуливать по комнате. — У нас в бригаде два депутата горсовета, так? Делегат на областную конференцию, и еще один делегат… забыл куда. Еще. Член бюро горкома комсомола. Член шахткома. Ты чуешь, какой состав? Красное знамя держим.
— Вот и гордись.
— А я и горжусь. Но мне ж этого мало. Я, брат, впереди тоже хочу быть. А вот ходу не дают. — Виктор энергично потирает руки. — Ладно. Я им еще спину покажу. Сами меня в президиум выбирать будут, — он победоносно мне подмигивает. — Увидишь. Следи за прессой.
— Ладно, будущий вождь, — говорю я, — давай ложиться. Вон часто который.
На этот раз свет мы гасим одновременно.
Я с наслаждением вытягиваюсь под легким одеялом, но заснуть быстро не удается. С завистью прислушиваюсь я к сладкому посапыванию Виктора. Он уснул, как только положил голову на подушку. Впервые за четыре дня совместной жизни мы с ним так разговорились, и впервые мне так открылся этот парень. Да, я думаю, еще не скоро его выберут депутатом или делегатом, хотя парень он в общем-то неплохой. И знают его там, на шахте, как облупленного.