Петр I
Шрифт:
Завершаются «Записки» фразой: «За (1710) год я больше ничего не имею сообщить. Остается только возблагодарить всеблагого Бога за Его милосердие и за благополучное и счастливое завершение этого года, (обратиться к Нему) с горячею молитвой об избавлении на будущее время от всяких несчастий, в ряду которых чрезмерное пьянство занимает не последнее место». [73]
Французский посланник Жак Кампредон, присутствовавший на праздновании спуска на воду восьмидесятишестипушечного корабля «Фридемакер», писал в Париж: «Пили страшно много, и каюта до того наполнилась, наконец, дымом и гулом голосов, что невозможно было ни дышать, ни расслышать друг друга. “Папа” и кардиналы стали петь, а караул никого не выпускал, так что я никогда в жизни не подвергался такому тяжкому испытанию». Аналогичное впечатление зафиксировано в записках брауншвейгского резидента Фридриха Христиана Вебера: «Дюжина бокалов Венгерского и две кварты водки, которые я должен был выпить
73
Там же.
74
Фридрих Христиан Вебер. «Преображенная Россия. Записки о Петре Великом и его царствовании Брауншвейгского резидента Вебера». (Пер. П.П. Барсова).
Водку Петр предпочитал анисовую, но за неимением мог пить и «грубую», то есть – плохой очистки. Уважал царь и перцовку, причем «адски крепкую», а из вин больше всего любил токайское. Что же касается пива, то его Петр пил вместо воды. В то время такой подход был распространен по всей Европе, от Британии до Ливонии, поскольку вода была источником ряда болезней, в первую очередь холеры. Люди не имели представления о микроорганизмах и не знали, что воду можно обеззараживать кипячением, они просто видели, что употребление пива не создает проблем и потому, если была возможность, пили его. [75]
75
Дело в том, что между микроорганизмами, как и везде в природе, существует конкуренция. Бурно размножающиеся пивные дрожжи подавляют жизнедеятельность других микроорганизмов, а продолжительное кипячение сусла (варка пива) полностью убивает «маленьких вредителей».
В дневнике Юста Юля содержится много наблюдений бытового характера, в том числе и касающихся Петра. «Когда царь обедает в гостях, то кушанье для него всегда готовит собственный его повар, ибо царь особенно любит известные блюда, которые (по его вкусу?) умеет (только) приготовлять его повар». [76] Скорее всего, дело было не в мастерстве повара, а в том, что Петр опасался принимать пищу, приготовленную посторонним человеком – разве мало монархов было отравлено? Кстати говоря, царский повар Иоганн фон Фельтен был по национальности датчанином.
76
Юст Юль. «Записки датского посланника при Петре Великом». (Пер. Ю.Н. Щербачева).
Вот другое наблюдение Юля: «(Царь) часто развлекается (точением) и, путешествуя, возит станок за собою. В (этом) мастерстве он не уступит искуснейшему токарю и даже достиг того, что умеет вытачивать портреты и фигуры. (При моем посещении) он временами вставал из-за станка, прогуливался взад и вперед по (комнате), подшучивал над стоявшими кругом (лицами) и пил (с ними), а также (порою) разговаривал то с тем, то с другим, (между прочим) и о самых важных делах, о каковых удобнее всего разговаривать (с царем именно) при подобных случаях. Когда (же) царь снова садился за станок, то принимался работать с таким усердием и вниманием, что не слышал, что ему говорят, и не отвечал, а с большим упорством продолжал свое дело, точно работал за деньги и этим трудом снискивал себе пропитание». [77]
77
Там же.
Пожалуй, самой удивительной чертой Петра, совершенно несвойственной большинству монархов, была его демократичность, премного удивлявшая иностранных гостей (свои понемногу к этому привыкли). Тот же Юль пишет о том, что при представлении Петру официальная часть ограничилась вопросом о здоровье датского короля, а затем царь вдруг спросил, не служил ли Юль во флоте. Юль ответил утвердительно, после чего Петр сел за стол, пригласил Юля сесть возле себя и завел беседу по-голландски. Разговаривал царь настолько задушевно, будто был ровней посланнику и знал его много лет. Но сильнее всего поразила датчанина привычка Петра являться без приглашения в дома своих приближенных и иностранных дипломатов и сидеть в гостях до позднего вечера. Юль считал подобное поведение высшим проявлением беззастенчивости.
Однако не вином единым жив человек. Вот вам загадка: сможете ли вы сказать, о каком чудесном средстве, начавшем распространяться в России в петровские времена, идет речь? «[Он] осушает любой насморк и излечивает простуду, избавляет от ветров, укрепляет печень, благодаря своим очищающим свойствам облегчает страдания больных водянкой; превосходное
78
Трактат «Употребление кофе, чая и шоколада», изданный в Лионе в 1671 г. без имени автора (хотя, возможно, им был Якоб Спон).
Панацея, истинная панацея! Бальзам животворный! И от чесотки помогает, и от ветров избавляет, и от мозговых недомоганий хорош! Для кофе не было лучшей рекламы, чем эта, созданная на рубеже XVII и XVIII веков. Петр поощрял употребление «передового» европейского напитка, с которым члены Великого посольства познакомились в Голландии, [79] но его распространение сдерживала высокая цена кофейных зерен – только весьма состоятельные люди могли позволить себе регулярно пить кофий (так тогда называли кофе). Цены начали снижаться лишь в конце петровского правления, когда к голландским плантациям на Яве добавились плантации в Суринаме, а также британские плантации на Ямайке и французские на Мартинике.
79
Впервые кофе попал в Россию при царе Алексее Михайловиче, которому лекари советовали пить этот напиток при головной боли. Но то был единичный случай употребления, не выходивший за пределы царских палат.
Примечательно, что для привлечения посетителей в Кунсткамеру наряду с водкой использовался кофе. «Дорого и горько», – кривились подданные: Петр пил кофий без каких-либо добавок и других приучал к тому же. Но впоследствии пошла мода добавлять в кофе мед, сахар, молоко, и процесс, что называется, пошел. К началу XIX века кофе занял прочные позиции в российском обществе, однако потеснить чай ему так и не удалось. Россия – чайная страна.
В отношениях с женщинами Петр придерживался принципа: «Забывать службу ради женщины непростительно. Быть пленником любовницы хуже, нежели быть пленником на войне. У неприятеля скорее может быть свобода, а у женщины оковы долговременны». Об Анне Монс уже было сказано. Следующей фавориткой Петра, который в любви был таким же ненасытным, как и в работе, стала Варвара, младшая дочь стольника и якутского воеводы Михаила Афанасьевича Арсеньева. Старшая сестра Варвары Дарья в 1706 году вышла замуж за Меншикова, и тот загорелся идеей женить Петра на Варваре, чтобы стать царским свояком (выше взлетать было некуда).
«Она [Дарья] принадлежала к весьма знатному роду Арсеньевых и была очень красива, – пишет в «Рассказах о российском дворе» Франц Вильбоа. – У нее была очень некрасивая, но остроумная и злая сестра по имени Варвара. Однажды царь Петр, посмотрев на нее, сказал с состраданием: “Ты такая страшная, что я не думаю, чтобы кто-нибудь сказал, что не питает к тебе отвращения. Но так как мне особенно нравятся необыкновенные вещи, я хочу тебе оказать милость и поцеловать, после того как встану из-за стола. После чего ты не умрешь нетронутой”. И он сделал это: бросил ее на кровать в присутствии князя Меншикова и, наспех закончив свое дело, сказал ей: “Хотя и не должно объявлять о добрых делах, я думаю, что не будет выглядеть совсем тщеславно, если я объявлю о той милости, которую я сделал для тебя. Мой пример, может быть, заставит других поступить так же. Потому что будет несправедливо, если твоя жизнь пройдет бесплодно из-за того, что ты некрасива”». Вряд ли Никита Петрович позволил бы себе сочинить столь скверный анекдот. Все сказанное суть суровая правда петровского периода. Современники писали о том, что Петр и Меншиков делили между собой благосклонность обеих сестер Арсеньевых.
Варвара Арсеньева сумела произвести хорошее впечатление на свою преемницу – будущую Екатерину I, которая сделала Варвару своей фрейлиною.
С Екатериной, которая от рождения звалась Мартой, Петр тоже познакомился через Меншикова. Началось все с того, что в августе 1702 года армия фельдмаршала Шереметева взяла в Ливонии крепость Мариенбург. [80] Пятидесятилетнему Борису Петровичу приглянулась служанка местного пастора Марта, и он сделал ее своей наложницей. О прошлом Марты известно крайне мало, только то, что родилась она в Дерпте в 1686 году в семье бежавших из Польши крестьян Скавронских. После того как родители Марты умерли от чумы, она нашла пристанище в доме суперинтенданта (лютеранского архипастора) Иоганна Эрнста Глюка. В шестнадцать лет Марту выдали замуж за солдата по имени Краузе, который поступил на службу к шведскому королю и пропал с концами.
80
Ныне это латвийский город Алуксне.