Петр Великий (Том 1)
Шрифт:
— Нечего ещё разводить… не все потеряно, — отвечая на последние слова хозяина, весело вскрикнул, почти вбежав к собеседникам, Черкасов. — Вот смотрите… извет и цидула Алёшки с препровождением. Алёшки не оказалось, а Ванька принял и к вам принёс.
Все вскочили с мест и бросились к столу, на который положил Черкасов бумагу, сложенную вдвое, в куверте розыскной канцелярии. Принесённый Черкасовым документ заключал, очевидно, переписанный экстракт из допроса Ершова и Микрюкова с исключением имени Балакирева, заменённого Суворовым. Извет подан будто бы от первого лица. Смысл его значительно рознился от сказанного
«Я, Михей Ершов — писано от лица изветчика — объявляю: сего 1724 года апреля 26-го числа ночевал я у Ивана Иванова сына Суворова, и Иван между разговорами говорил мне, что когда сушили письма Видима Монса, тогда-де унёс Егор Михайлович из тех писем одно сильненькое, что и рта разинуть боятся. А товарищ Смирнов сказал на это — Егорка-де подцепил Монса на аркан».
— Только и всего? — пробежав очищенный извет, спросил Павел Иваныч Черкасова.
— А что же вам ещё?
— Да то, что здесь и прицепки нет!.. Кому есть дело, что Столетов подцепил Монса?..
— Да сильненькое-то письмо что значит?.. Монса и других спросить могут имеющие власть…
Ягужинский задумался. Как ни перебирал он, как ни переворачивал смысла приостановленного извета, ничего серьёзного, по его мнению, выжать прямо из этих слов нельзя было.
— Спросить, однако, поименованных троих можно же? — заметил Чернышёв.
— Я вам не помешаю… спрашивайте, коли можете… Я со своей стороны только не представляю ничего путного…
— Ты спросить и должен бы их, Павел Иваныч, как генерал-прокурор: только бы это не были работные люди при коронации.
— Они работные люди и есть… и теперь заняты… но никуда не отправятся…— ответил на слова Чернышёва Черкасов. — Я уже разведал… И работою заняты были не для коронации, ведь оба дворцовые мастеровые — Ершов и Суворов, обойщики.
Ягужинский стал ходить по комнате и потом спросил Черкасова:
— А извета у вас не хватятся… Можно с собой его взять?..
— Можно, на день-другой, пожалуй… только не больше… Алёшка хватиться может… Да на что вам подлинный?.. Ведь без подписи же он, все едино. А копия — вот… Я нарочно списал и в настольной прописал целиком; так что Алёшка хоша уничтожит… а примета останется… не бесследно пропадёт.
— Все равно; давай копию… Мне ведь для допроса только.
— Значит, решился испытать: что выйдет? — сказала Авдотья Ивановна.
Прошла неделя самых горячих приготовлений; наступил и четверг за неделю до Вознесенья [355] — день торжества, ни виданного ещё в России, Император Пётр торжественно возложил корону на главу своей второй супруги.
Описывать для читателей здесь пышность этого единственного в своём роде торжества мы не имеем надобности, но укажем только пару участвовавших в церемонии из дружеского кружка.
355
…до Вознесенья. — Церковный праздник Вознесение Господне., восхождение Спасителя на небеса, приходится на сороковой день после Пасхи.
Авдотья Ивановна попала в третью пару замужних дам. Ей пришлось стоять в соборе на ступеньке трона, почти рядом с генерал-прокурором Ягужинским. Он был включён в отряд 68 кавалергардов и стоял в качестве капитан-поручика их с карабином в руке как охранитель тронной эстрады. Когда миропомазанная государыня вошла в Архангельский собор, из-за тесноты прохода кавалергарды и дамы должны были остановиться у дверей, снаружи. Увидя подле себя Ягужинского, Авдотья Ивановна уронила платок. Он и она вместе наклонились, поднимая его; и дама шёпотом спросила его:
— Ещё ничего?
— Нельзя раньше конца… Подождите немного.
Немногое это, однако, растянулось на две недели. В день царя Константина по повестке были вытребованы обойщики к генерал-прокурору.
— Ты подавал заявление о каких-то сомнительных для тебя словах своего товарища? — спросил Павел Иваныч первого Ершова.
— Какого, батюшка, товарища?
— Что Суворовым прозывается?
— Суворов — я, государь милостивый… Сомнительных слов я никаких с Михеем не говаривал.
— Насчёт Столетова, секретаря Монса, что украл письмо у него?
— Это я слышал, государь милостивый, и Михей также вместе со мной, от одного знакомца солдатика. А тот слышал от слуги Поспеловского, Мишки, а ему — хвалился сам будто Егор.
— Что ж это за письмо?
— Мы сами не знаем, а говорил тот солдат: «сильненькое» и вредное для барина того, что Монсом зовут.
— В чём же вред?
— Да боязно вымолвить, государь милостивый… Такая околесная говорена тут была, якобы от государыни переносит Монсовы письма неладные лакей — теперь камер-лакеем повышен при коронации — Балакирев Иван Алексеев… А Егора Столетова мы знаем тоже… Человек он вздорный и самохвал не последний… Как поразоврется, так то наврёт, что ему бы не у Монса служить, а в каторге места мало… Все его подкупают… всем он одолжает… дела большие делает и все может будто сделать, что захочет, через Монса… А тому государыня ни в чём отказать не может якобы… То, значит, врёт, что волос дыбом становится.
— А ты говорил, что Столетов всему запись ведёт, что творится у Монса преступного?..
— Преступного я не говаривал, а про запись говорил со слов того же солдата, что с прошлого года неведомо где… как подавал с Ершовым извет про слова пьяного Балакирева… во сне, может, булькал человек… что и Михей не упомнит… вот он сам вам сказать может…
— Ну, говори, не бойся… Мне должен все говорить. Я над судьями судьёй поставлен… Все, что знаешь про Монса!
— Я, государь, и от Егора Столетова слыхал… Как разоврется, баит много непутного… «Мне, — говорит, — Монцов сам теперь ничего не значит… Вся семья упрашивала, чтобы прогнал меня, да не смеет… Уж схватился письмеца и знает, что у меня оно…» Вот что… слыхал от его.
— Н-ну… Я вас теперь отпущу… Разведывайте дальше про Столетова, да про плутни Монсовы… да что узнаете про Ивана Балакирева, — мне скажите… Только, коли голова дорога и за спину боитесь за свою — не пикнуть никому, о чём и про что я вас спрашивал. Не думайте от меня скрыться и не старайтесь меня ни в чём обмануть или предать… Узнаю тотчас и — беда… Тогда не проси пощады… Знаешь запрет?.. Чтобы так все и умерло.
Вызван третий, отдельно.
— Тебя Смирновым зовут?
— Борис Смирнов.