Петр Великий (Том 1)
Шрифт:
На другой день Скорбящей назначил государь крестины у Ягужинского и был сам восприемником. На такой радости много пили. Так показалось даже голштинским придворным, привыкшим к тост-коллегиям своего герцога [359] . Государыня, побыв после обеда у родильницы, скоро уехала; немногие дамы тоже за её величеством удалились, кроме кумы «бой-бабы Авдотьи», сделавшейся душою мужского пира. Она развернулась, что называется, ухарски; шутя, смеша всех и задирая своего царственного кума замысловатыми шутками. Среди них внезапно вошли в залу два матроса и попросили позволения повеселить гостей пляской «с разговорами».
359
…своего
Царственный кум милостивым манием руки разрешил весельчакам показывать свою умелость. Сперва принялись они плясать вприсядку с необыкновенною ловкостью.
— Молодцы! — крикнул развеселившийся государь. — Жаль, что одну эту пляшете…
— Мы и не это ещё спляшем, только бы приказали…
— А что же умеешь ещё? Пляши!.. Я приказываю… валяй, что знаешь!
Молодцы протанцевали менуэт парою. Тот матрос, что поприземистее, выделывал прекурьезные маханья, изображая даму. А другой, что повыше, разыграл в полном смысле драму любовных объяснений: вымаливание свиданья и за ним сближение двух любящих — ведя прямо aux derniers bonheurs [360] .
360
К последнему счастью (фр.)
— Что такое ты там затеял? — спросил мимика царственный кум.
— Камергерску повадку — силой заручаться…
— Я те заручусь… смотри у меня! — вполголоса произнёс сердито хозяин.
Мнимый матрос, наряжённый лицедей, подхватил свою даму в пляс и, вертясь в ускоренном темпе, будто не нарочно вылетел за дверь, треснувшись о притолоку, и, смешно кривляясь как бы от боли, ещё отпустил остроту, всех заставившую схватиться за бока. Он выговорил скороговоркою:
— Этак, пожалуй, не угощают и за услуги чужим жёнам…
Пока смеялись все этой выходке, плясуны ушли в переднюю и… совсем, за двери.
На тему шутовских острот плясунов принялась рассказывать смешные прибаутки разбитная кума. Она чуть не после каждой своей забористой штучки обращалась к начинавшему скучать царственному куму с вызовом:
— Да ты слушай, куманёк!
Наконец ему надоело, и государь с неудовольствием встал.
— Посиди ещё с нами… Чего спешишь?.. Али сам в мужья попал, так про бабьи увёртки не охоч слушать?
Пётр улыбнулся принуждённо, сделавшись ещё мрачнее.
Думали, что разгневала она государя; но он как ни в чём не бывало явился и в Прасковьин день к Ягужинскому на вечеринку. Даже очень приветливо ударил по плечу подскочившую куму-тараторку. Ей это показалось вызовом на новые выходки в том же роде, и опять гости принялись покатываться со смеху от прибауток бойкой Авдотьи Ивановны. К ней в этот раз пристала и матушка разбитная, «князь-игуменья петербургская», насосавшись «от гроздья» довольно изрядно.
Вдруг прибывшие новые гости сказали, что близко начинается пожар. Царь встал, взял с собою Ягужинского и не велел расходиться, обещая зайти поужинать вместе.
Авдотья Ивановна несколько было смутилась, но потом, уйдя на короткое время к хозяйке и выведя от неё Андрея Ивановича Ушакова, стала над ним потешаться. И он ей — чего не ожидали видавшие его обыкновенно угрюмым — наговорил много сальных прибауток. Пара эта даже не заметила прихода хозяина с державным кумом.
Вместе почти с ними вступил в комнату и рослый плотный молодец в высоком парике, одетый в камергерский кафтан только с тою разницею, что у него правая половина была надлежащего красного цвета с золотыми галунами, а левая — жёлтая с серебряными. Став посредине, он, умышленно коверкая произношение, заявил, что он иностранец, служит разом двум господам и приехал сюда научить русских людей глаза отводить.
— Таких, брат, проходимцев я не терплю! — ответил государь ему, при общем молчании. В это время вошёл камергер Монс.
Вот прямо к нему и подлетел ряженый, начав длинную рацею. В ней он себя рекомендовал в высокую протекцию великому господину «бригадирского чина» — заученными фразами из прикладов. Фразы только были подобраны так, что оканчивались созвучиями и пересыпаны были сальными остротами.
Во твою, господине, протекцию себя повергаюИ такие же мощи, как ваша, желаю,Аз европейские штаты не без пользы проходилИ плутовства всяческого штуки заучил:Спознал како высшие благостыни доступати,И за свой кредит магарыч великий имати,Кому её требует что, добыть ухитримся,Лишь достатками со просителем поделимся.Ему, Бог с им, половина да довлеетЗане силы и мощи нашея не имеет.Аз же еже день, в том и обращаюся,Кого бы исправный облупит хитряя стараюся.Ранги высшие доступити, коли хочеши, не постоим,Ради сим делом порадети, якобы своим,Только заплати убо нам, что пристойно;Да вознаградится труд наш предостойно.А мы имеем все ключи ото всяких дверей:В клети запертые входим, не трогавши верей;Случится валяться и на хозяйской постели,Когда хозяин бывает далече, на деле…— Мне-то что за дело до тебя!.. Отстань! Что ко мне пристал!.. Как будто я знаю твои мошенничества? — не без смятения вспылил Монс на дерзкого шарлатана.
— Ты-то?! — крикнул он ему вдруг каким-то особенным голосом и, захохотав ехидно, бросился бежать, будто за ним гнались.
Ловить его никто и не думал теперь, хотя всех поразила дерзкая выходка.
Пётр сидел, подперши руками голову, и о чём-то глубоко задумался.
Водворилось молчание. Уже при общем затишье монарх поднял глаза, осмотрелся вокруг и, видя, как садится на пустой стул Монс, ни к кому не обращаясь, проговорил:
— А!
Неприятное впечатление поспешила разогнать опять находчивая Авдотья Ивановна, громко спросив Андрея Иваныча Ушакова:
— А у вас таких штукарей не попадалось?
— Нет ещё, — ответил он будто спроста и продолжал рассказывать про старую свою службу: «как Митру брали».
Слово за слово, и опять под конец вечера забылось все, и один из немцев голштинских, прощаясь с знакомыми, сказал:
— Не правда ли, было очень весело?
— На последках, перед заговеньем, всегда больше веселятся, — ответил Ушаков за того, к кому обращена была речь.
Наутро государь уехал в Дубки, а по возвращении 2 ноября спасал матросов с разбитого бота и больше часа стоял в воде по пояс. Мокрый воротился монарх в оставленные Дубки, и всю ночь его била дрожь. К утру только согрелся он и заснул и, уже разнемогаясь, приехал в повозке в город. Отдохнув день, Пётр почувствовал себя лучше и вечером 5 ноября был в нескольких домах, но не подолгу. Въехав в Большую улицу, встретил государь всешутейшего с причтом, приумноженным новыми питухами.
— Куда плетётесь, отцы?