Петровский
Шрифт:
Правительство торопило следствие с тем, чтобы поскорее передать дело в военный суд и там за закрытыми дверями покончить раз и навсегда с рабочими депутатами.
Тем временем шовинистический угар в народе постепенно проходил; люди, оглядевшись, стали трезвее смотреть на вещи, с неодобрением поговаривать о войне. Обстановка в России для смертной расправы с депутатами-рабочими складывалась не очень-то подходящая. Русская армия терпела поражения одно за другим, несла большие потери. Эшелоны, набитые ранеными, тянулись в глубь страны нарастающим потоком. Стало плохо с продовольственным снабжением в городах, кряхтели от больших военных поставок крестьяне. Среди населения росло недовольство положением на фронте и внутри страны. А на передовых позициях роптали усталые солдаты, истосковавшиеся
В кругах либеральной буржуазии началось замешательство. Стали раздаваться голоса с призывом как-нибудь потихоньку, без шума, спустить «депутатское дело» на тормозах, дабы не разжигать страстей среди рабочих и не давать пищи для нежелательных, опасных толков в армии. Родзянко даже отважился направить председателю Совета министров Горемыкину протест против нарушения депутатской неприкосновенности. И это спустя месяц после ареста рабочих депутатов! Кстати, в «протесте» о самом аресте депутатов не было ни слова. Ясно, что эта инсценировка понадобилась думе лишь для того, чтобы пустить народу в глаза демократическую пыль, создать видимость недовольства действиями полиции.
Допросы депутатов-большевиков шли своей чередой. Следователь Петроградского окружного суда по важнейшим делам Машкевич тщетно старался выискать такие формальные доказательства, которые бы подтвердили обвинение депутатов в измене родине, как было официально заявлено в правительственном сообщении. Такое обвинение грозило в военное время смертной казнью.
Однако ни добытые при обыске депутатов большевистские газеты и листовки, ни письма рабочих к депутатам, ни личные дневники Петровского и блокнот Муранова, ни показания самих арестованных, отрицавших обвинение в измене родине, — ничто не давало в руки следствия материала, нужного для обоснования смертного приговора.
Голоса протеста против расправы с лучшими представителями российского пролетариата раздавались в стране все чаще и все громче. Петербургский комитет большевиков успел в дни следствия выпустить несколько прокламаций, призывающих рабочих своей сплоченностью и единством показать правительству, что никакие каторжные приговоры не смогут сломить революционное движение в России, не запугают авангард рабочего класса.
Царь не решился казнить рабочих депутатов. По его высочайшему повелению материалы следствия были переданы не в военный суд, как замышлялось, а в суд по гражданским делам. По Петрограду пронеслась невероятная весть: против военного суда над депутатами выступил не кто иной, как его императорское высочество, великий князь Николай Николаевич, дядя Николая II. Сперва никто не хотел верить этому слуху, но вскоре он подтвердился. Как потом выяснилось, великий князь мотивировал свое мнение тем, что казнь депутатов может повлечь волнения не только на заводах, в тылу, но и в армии. «Я не могу поручиться за спокойствие в войсках», — якобы сказал он царю.
Таким образом, силой многих сложившихся в их пользу обстоятельств депутаты были спасены от смертной казни. Следственные материалы передали в особое присутствие Петроградской судебной палаты. После этого арестованным дали возможность просмотреть, прочесть пухлые папки составленного на них судебного «дела». Это было очень кстати, поскольку позволило им еще раз поговорить друг с другом (в тюрьме их держали в одиночных камерах).
Ф. Н. Самойлов писал в своих воспоминаниях: «Во Время самого ознакомления с делом мы кое о чем сговорились по части нашего поведения на суде. Так, мы ознакомились с проектом речи Петровского на суде и одобрили его. Причем было решено, что Петровский эту речь прочтет от имени нашей фракции как ее председатель, а остальные депутаты, присоединяясь к Петровскому, добавят каждый от себя, что будет нужно».
Суд над думской большевистской фракцией начался 10 февраля 1915 года. В этот день на многих заводах и фабриках была прекращена работа и объявлена однодневная забастовка.
На процесс были допущены, кроме государственных лиц, лишь жены и родственники подсудимых.
Когда закончилась процедура опроса и проверки подсудимых и свидетелей, и после того, как
2
Н. И. Иорданский в это время был меньшевиком-оборонцем, впоследствии он порвал с меньшевиками и вступил в большевистскую партию.
После опроса присяжными обвиняемых слово для объяснения взял Григорий Иванович Петровский как председатель фракции большевиков.
Подсудимые сидели отдельно от публики, за перегородкой, под охраной стражников. На депутатах были арестантские рубахи и штаны.
Пятеро депутатов выглядели спокойными, только бледность щек и темные круги под глазами говорили о большом душевном напряжении и тюремной бессоннице. Петровский, казалось, был свежее, бодрее своих товарищей. Присущее ему, несмотря на горячность натуры, умение брать себя крепко в руки в трудные минуты сохранилось и на суде. Он долго с некоторым беспокойством оглядывал набитый зал, пока не нашел среди множества чужих лиц родное лицо жены. Домна или Доминика Федотовна, как называли ее многие товарищи Григория Ивановича, сидела в темном платье в кресле неподалеку от скамей для подсудимых. В глазах ее Григорий Иванович приметил волнение, страх, который она пыталась тщетно подавить. Он улыбнулся ей ласково, чуть кивнул головой.
Когда ему дали слово для объяснения и он стал говорить, то больше уже не глядел в ее сторону, а нашел опять ее лицо уже потом, когда сел на место. На бледном лице жены на этот раз он заметил блестящие бороздки слез.
— Господа судьи! — говорил Петровский. — Так как здесь судят фракцию, то я должен сказать несколько слов о ней. Когда нас выбирали рабочие и уполномоченные, то мы пришли в думу под флагом социал-демократии. Когда мы вошли в думу, мы образовали Российскую социал-демократическую фракцию, примыкающую к большевистскому течению в партии…
Петровский рассказывал о деятельности фракции, о том, что она отражала настроения рабочих масс; что фракция помогала рабочим газетам, профсоюзам и культурно-просветительным организациям пролетариата; что фракция примыкала к газете «Правда». Говоря о совещании в Озерках, на квартире Гавриловой, Петровский заявил, что оно было созвано, чтобы узнать от приезжих товарищей о настроениях в рабочей среде — необходимое условие успешной деятельности всякого рабочего депутата в думе. Он сказал, что участников совещания не известили заранее о том, какие вопросы будут обсуждаться; что Каменев действительно был приглашен в связи с предполагаемым изданием новой рабочей газеты; что на совещании намечалось обсудить вопросы об отношении к автономии Польши, о помощи семьям рабочих, ушедших на войну; в конце совещания предстояло обсудить вместе с представителями рабочих из губерний резолюцию из семи пунктов (тезисы Ленина о войне) как мнение ЦК партии большевиков, который руководит рабочим классом, а также думской большевистской фракцией; этого совещание не успело обсудить, так как в квартиру ворвалась полиция.
После Григория Ивановича выступили остальные обвиняемые депутаты, которые присоединились к заявлению Петровского. Только один Каменев опять заявил о своем несогласии с решением ЦК РСДРП об отношении к войне.
Депутатов защищали опытные адвокаты. Эти защитники старались показать большое общественное значение и вместе с тем всю несостоятельность судебного процесса, являющегося, по существу, произволом властей, возможным лишь в России, где демократические свободы и неприкосновенность депутатов парламента (думы) — фикция, обман избирателей.