Певец тропических островов
Шрифт:
— Ха! — воскликнул Леон. — Прошу прощения! — и вышел.
У дверей приемной уже сидела грузная дама в соломенной шляпке с лиловыми лентами и с дрожащей лиловой и словно бы совсем голой собачкой на коленях. Трудно было бы сказать, кто из них двоих больше волнуется — дама или собачка. Леон протянул монету навстречу наманикюренным пальчикам горничной, так и стрелявшей глазками, а потом, сбежав вниз по лестнице, вышел на Вспульную. На мостовой по-прежнему грохотали ломы, а на углу алели флажки, указывая, что на этом отрезке движение закрыто. Идя потом по Маршалковской, Леон несколько
Во внутреннем кармане пиджака, у самого сердца, он ощущал твердое прикосновение маленького револьвера матери.
Глава седьмая
Граммофон играл; из большой синей лилии, распустившейся на буфетной стойке, взлетало пиццикато легкомысленного попурри. Хозяйка встала и сменила пластинку. Она улыбалась совсем по-домашнему, но в глазах ее при этом можно было прочесть не только испуг, но и нечто похожее на предостережение. Словно бы кто-то напевал все ту же украинскую песенку, только на польском языке: "Ой, не ходи, Леонек, ты на посиделки, ведь на посиделках девушки — колдуньи".
И все же удивительная вещь, едва только Леон переступил порог "Спортивного", у него словно бы груз свалился с плеч, наступило некое духовное очищение. Несмотря на наличие здесь сомнительных, весьма специфического свойства субъектов, все в "Спортивном" существенно отличалось от истории со сломанным замком и от случая с телеграммой, от записей в протоколе психиатра Новоницкого. И замок, и телеграмма, и даже военная автомашина, отвозившая его мать в Батовицы, невольно наводили на мысль, что все это уже покрыто слоем тины. Это сразу чувствовалось. Зато здесь… Удивительное дело. Всему виной были конрадовские декорации, не иначе, потому что здесь, несмотря на некую тропическую духоту, словно на морском берегу дул очищающий душу ветер. Так позднее вспоминал об этом Леон. Фантазия Конрада не была приземленной — она приносила очищение даже тогда, когда на карту ставилась жизнь. Быть может, здесь царил его дух?
Под каштаном, спиной к двери, сидела она, ее черные волосы были стянуты на затылке золотой ленточкой. Сегодня на ней было другое платье — оранжевое, без рукавов. К оранжевому цвету очень подходит зеленый — поэтому талия ее была перехвачена широким, прошитым золотой нитью, зеленым поясом. Правый локоть она поставила на стол, при этом плечо ее то поднималось вверх, то снова опускалось. Маячивший на пороге ресторана официант, можно сказать, с удовлетворением приглядывался к этому пляшущему плечу.
— Что-нибудь случилось? — шепнул Леон.
— Что может случиться? — в унисон прошептал официант. — По-моему, прошу прощения, она просто беременна.
— Ха, я вижу, вы психолог, сеньор Рикардо! Принесите-ка мне побольше льда. И, пожалуй,
Хозяйка, сидевшая в коричневой глубине ресторана за стойкой, привстала и, держа обеими руками накидку, с любопытством поглядывала на них. Граммофон все играл. Ступая в такт попурри. Леон спустился по ступенькам и по шуршащему гравию подошел к Барбре. Отодвинул стул от стоявшего по соседству столика и уселся в двух шагах от нее. При этом он не глядел ей в лицо.
— Конрад не был способен на подлость, — сказал он.
Она не ответила. Но он чувствовал на себе ее взгляд.
— Мне не хотелось бы повторяться. И все же… Я и в самом деле ничем не смогу вам помочь?
Краешком глаза он невольно видел подрагивающее плечо и более внимательно посмотрел на нее. Она плакала. Он снова отвернулся.
— Уверяю вас, меня это ничуть не касается. Это ваше дело. Я задал вам вопрос скорее как случайный человек, как прохожий, ну, скажем, если бы это было где-то на улице.
Оранжевая полоска плеча наконец замерла на месте.
— А с чего это вы опять вспомнили про Конрада? — спросила она своим низким, чуть потускневшим голосом.
— Потому что Конрад — это охранная грамота.
— Какая грамота? — удивился голос. Наступила краткая пауза — оба они словно бы были застигнуты врасплох. — Вы проверяете себя Конрадом?
— Любым его романом.
— Такого я еще не встречала! Вы имеете в виду "Победу"?
— Не только. Я говорю — любым. Ну, к примеру, "Спасением".
— "Спасение"… "Спасение", — повторил голос. — Это там, где капитан… капитан… Ну, подскажите мне, как его зовут.
— Его зовут Лингард. Капитан Лингард пришел на помощь яхте, севшей на мель. А потом, сделав свое дело, взял курс на север. Норд!
Он склонил голову набок, при этом поля панамы полностью закрыли лицо.
— Можно попросить вас попудриться? — спросил он. — Я не могу на вас смотреть, мне ужасно неловко.
— Пожалуйста! — Послышался какой-то металлический стук — должно быть, она открыла пудреницу.
Вахицкий по-прежнему не смотрел на нее.
— Должно быть, вас это нисколечко не интересует, но все же я должен представиться — меня зовут Леон Вахицкий, и до недавнего времени я занимал должность вице-директора краковского отделения Бюро путешествий.
Ха!.. Как говорил один знакомый офицер речного пароходства, плавающий под флагом "Вистулы", — мое дело всего-навсего пробивать дырки в билетах всех прочих путешественников…
— Я напудрилась, — послышался голос. В нем была серьезность, и он воспринял это как известный комплимент.
— Спасибо.
Он повернулся и увидел серые глаза, глядевшие из-под нахмуренных бровей. Взгляд этих глаз с подпухшими веками был чуточку выжидающий.
— Извините за нескромность, — начал он, — но можно ли то, что было минуту назад, ваши слезы, считать генеральной репетицией? Может быть, вы продолжали готовиться к какой-то роли… Должно быть, вы очень серьезно относитесь к искусству, даже слишком. Хотя, кажется, когда актер на сцене плачет настоящими слезами, зрители ему не верят. Вы когда-нибудь слышали об этом?