Пейзаж с Булли
Шрифт:
Они вернулись к замку. Она села в машину, а Морис забежал в дом и присоединился к ней.
— Записная книжка с адресами была в столе, — сказал он. — Действительно: Ницца, бульвар Виктора Гюго, дом 24-бис. Жюльен однажды рассказывал мне про это место. Он симпатизировал Фрэнсису. Забавная личность! Богема, лошадник, живет в гостиницах… Я давно его не видел.
Он завел машину. Запертая на кухне собака завыла.
— Она думает, что мы решили ее бросить, — сказала Сесиль.
— Ты что, намерена оставить ее себе?
— Конечно. Твой дядя одобрил бы это.
— Да… Но лучше
Они помолчали. Но по тому, как Морис захлопнул дверцу машины перед жандармерией, Сесиль поняла, что он не намерен уступить. Она же твердо решила стоять на своем. На почте Морис отправил телеграмму. Затем они прошли к нотариусу. Навязчивая мысль не оставляла Сесиль: значит, пес все знал. Но даже если он и видел, как его хозяин берет в сарае веревку, мог ли он знать, для чего она ему… Нет, Булли видел нечто другое. Может, был свидетелем какой-то сцены… А что если дядя покончил с собой и кто-то перенес его тело в домик? Но почему его там спрятали? Может быть его там убили? И Булли знает, кто убийца? Нет, быть того не может. В ночь, когда дядя повесился, собака была заперта в своем сарайчике.
Следствие быстро опровергло догадки Сесиль. Письмо было написано рукой дяди. Вместе с другими бумагами его отдали на экспертизу. Вскрытие подтвердило, что бедняга действительно болел раком крови, и болезнь зашла далеко. Стало быть, факт самоубийства подтвердился.
В замок в сопровождении клерка приехал нотариус. Они хотели сверить все имущество с инвентарной книгой, и Морис попросил Сесиль сопровождать их.
— Какая мерзость! — сказала она. — Дядя Жюльен не был вором.
— Таков закон, — сухо ответил мэтр Пеке. — Жюльен Меденак лишь пользовался чужим имуществом. Мой предшественник мэтр Фаже, возможно, принял бы иное решение. Но я тут недавно. И должен следовать правилам. Иначе пойдут слухи.
Так началась их долгая прогулка из комнаты в комнату.
— Горка в стиле «Реннессанс»… Есть… Два кресла в стиле Людовика XVI… Есть…
Когда днем Морис собрался съездить в поселок, к дому подъехала большая серая машина.
— Фрэнсис! — крикнул Морис.
Из машины вылез очень элегантный моложавый мужчина лет пятидесяти и направился к Морису с протянутой рукой.
— Спасибо за телеграмму… Бедняга Жюльен… Я очень огорчен…
— Иди-ка сюда… Мэтр Пеке и его клерк.
Фрэнсис поклонился. У него было красивое лицо с острым профилем, очень светлые глаза и красивые руки.
— Он здесь?
— Нет. Отвезли в поселок. Он покончил с собой.
— Быть того не может!.. Жюльен… Такой бонвиван!
— У него был рак, — уточнил Морис. — Это все объясняет.
— Боюсь, мадам, что у вас останутся плохие воспоминания об этом доме. Теперь вы мои гости… Отдыхайте, и позвольте мне самому всем заняться.
— Все уже сделано, — сказал Морис. — Похороны состоятся завтра.
Едва Фрэнсис занес ногу на первую ступеньку лестницы, раздалось рычание, от которого мэтр Пеке и его клерк вздрогнули. Сесиль бросилась наверх.
— Это Булли… Он хороший.
Пес стоял на верхней площадке. Он отступил, словно готовясь к прыжку. Из груди его доносилось глухое злобное рычание.
— Странный пес, — сказал Морис. — Обожает мою жену. А ко мне не очень милостив… Ты крепко его держишь?
— Да, — ответила Сесиль. — Я уведу его. Так будет лучше. — И она потянула собаку за собой.
— Красивое животное, — спокойно заметил Фрэнсис. — Надеюсь, мы станем друзьями.
Прошла неделя. Состоялись похороны. Без священника — церковь была неумолима. Никакой процессии: жителей не примирила смерть Жюльена. Сесиль хотела скорее уехать, но Фрэнсис упросил ее остаться. Она еще никогда не встречала такого милого, любезного, деликатного человека. Сесиль была очарована. Она тщетно пыталась смягчить враждебность собаки. Когда они уходили погулять, пес соглашался следовать за ними, однако сохранял от Фрэнсиса ту же дистанцию, что и от каретного сарая. Но Фрэнсис ничего не замечал. Он рассказывал Сесиль о своем детстве, о чудесных каникулах в этом замке. Иногда, смеясь как ребенок, брал ее за руку. Пес наблюдал за ними, держась в двадцати метрах от своей новой хозяйки.
— Вы хоть выходили за пределы замка? — спросила Сесиль.
— Нет. Я жил, как дикарь. Лазал на деревья и там читал приключенческие романы. Строил шалаши в глубине парка…
— А по воскресеньям все ездили в карете в Льеж?
— В карете? Что за странная мысль!
— Вы никогда ею не пользовались?
— Это же музейная редкость. На ней ездили при герцогине дю Барри, с тех пор она и стоит тут.
Значит — при герцогине дю Барри! «Я с ума сойду от этого пса», — подумала Сесиль. И, чтобы ни о чем не думать, позволяла Фрэнсису ухаживать за собой. Морис, словно нарочно, оставлял их наедине.
Однажды вечером после десерта Фрэнсис сказал:
— Если я найду покупателя, то продам это имение. Я привык к бродячей жизни… Сделайте одолжение, возьмите, что вам хочется. Из мебели… ковров… Я стольким вам обязан.
Поняв, что муж поддастся соблазну и унизит их, Сесиль поспешила с ответом:
— Спасибо. Морис мечтает о фонарях от старой кареты. Фрэнсис не скрыл своего удивления, но ограничился тем, что поднес к губам руку Сесиль.
— Сесиль, вы очаровательны… Значит, я остаюсь вашим должником.
Именно в этот вечер Морис решил покинуть замок.
— Мне тут надоело, — сказал он жене, когда они остались одни.
— Он строит тебе куры, а ты так и таешь. Сразу видно, что ты его не знаешь. Он же бабник. Слепому ясно!
— Не станешь же ты меня упрекать…
— Я ни в чем тебя не упрекаю. Пока… Просто мы завтра уезжаем.
— Это будет невежливо.
— Ну так послезавтра. Я найду предлог.
— Я забираю пса.
— Пес останется тут.
— Пес поедет со мной.
— Тогда я поеду один.
И Морис ушел спать в комнату для гостей. Встав пораньше, Сесиль отправилась с Булли на прогулку. Нет, она никогда не бросит его здесь! Им повстречался почтальон.
— У меня есть кое-что для господина Меденака, — сказал он.
— Давайте!
Это была телеграмма, поперек которой служащий большими буквами написал: «Адресат выбыл в неизвестном направлении». Эта фраза теперь качалась перед глазами Сесиль. Телеграмма адресована Фрэнсису Форанжу в Ниццу…