Пианисты
Шрифт:
— Это твоя жизнь, — говорит она.
Мне уже не хочется ничего знать о моей жизни. Но она показывает.
— Это асцендент. К счастью, он находится под знаком Тельца. Бедняжка, мы с тобой оба Скорпионы.
— Это означает смерть?
Она садится рядом со мной. И внимательно смотрит на то, что начертано на бумаге. Там большими буквами написано АКСЕЛЬ. Эта неразбериха линий — моя жизнь.
— Нет, не смерть, скорее, это жизнь. Слишком много линий. — Она серьезно смотрит на меня и берет за руку. Мне это не нравится. Но вместе
— Ты слишком разбрасываешься, Аксель. Тебе слишком многого хочется. Но ты должен сосредоточить свой интерес на чем-то одном.
— И что же это одно?
Она смущенно смотрит на меня.
— Я не знаю. Это известно только тебе.
Я слушаю ее, киваю. Маргрете Ирене меня поражает. Конечно, она права. Я слишком разбрасываюсь. Как ей удалось так точно меня узнать? Но разве она не права? Я еще не на своем месте, не могу ни на чем сосредоточиться.
— Однако у тебя есть шанс, — говорит она и показывает на какую-то линию, проходящую между двумя планетами. — Отныне доминировать над всем будет твоя энергия. Я снова киваю:
— Это мне подходит!
— Но тебе придется сделать выбор.
Она встает. Подходит к музыкальному центру, достает из конверта пластинку. Я вижу, что это Самюэль Барбер. Адажио.
Слышится шорох. Потом звучит музыка.
— В эту минуту есть только мы с тобой, — говорит она.
— Возможно, — соглашаюсь я.
Она садится на кровать, где сижу я. Мне это неприятно. Однако я ей повинуюсь.
— Ляг, — говорит она.
— Почему ты выбрала такую грустную музыку?
— Потому что она нам ближе всего.
Не так я хотел первый раз лежать с девушкой. Это должна была быть Аня. Прекрасная музыка. Ее губы. Зеленые глаза. Кое-что совпадает. Кроме самого главного. Это не Аня, а Маргрете Ирене. Мы лежим рядом на ее кровати. Мне непонятно, как у нее это получилось. «Адажио для струнных» и все остальное.
— А теперь поцелуй меня! — говорит она.
Мне этого не хочется. Я смотрю в ее большие глаза, похожие на две цинковые тарелки. Она замечает мое сопротивление, понимает, что я действительно не хочу этого. Тогда она кладет руку мне на брюки, просовывает ее мне в пах.
— Ты будешь противиться и этому тоже?
Я не знаю, что ей ответить. Я еще ни с кем этого не испытывал.
Она снова смотрит на меня. И мне приходится поцеловать ее.
Она всегда была мне немного неприятна. И вот я лежу здесь, рядом с ней, и не противлюсь.
— Рубинштейн. Я люблю Рубинштейна, — говорит она.
Тогда я закрываю глаза. Я люблю Аню.
— Посмотри на меня, — приказывает она. Я подчиняюсь. В то же время она расстегивает мои брюки. Глаза ее широко раскрыты. Я осторожно целую ее. Она не отпускает меня. Мне приятно.
— Не бойся, — говорит она. — От этого я не забеременею.
И осторожно засовывает
Я не двигаюсь.
— А теперь ты должен делать со мною то же, что я делаю с тобой, — мягко говорит она.
Проходит несколько минут. Ведь я не знаю, чего она от меня ждет.
— Ты этого еще не умеешь? — шепчет она мне на ухо. Я чувствую на себе ее властную руку. Первый раз девушка касается меня в этом месте. Я не в состоянии ей противиться.
— Тебе приятно? Я чувствую, что тебе приятно. Мой любимый. А теперь сделай то же самое со мной.
Она кладет свою руку на мою. Показывает. Как просто, с удивлением думаю я. Никогда не думал, что это так.
Маргрете Ирене начинает постанывать. Проходит всего несколько секунд. Она кончает со стоном. Потом целует меня в шею, прижимается ко мне. Я прислушиваюсь к ее дыханию. Не знаю, что мне делать дальше.
— Спасибо, Аксель. Мне было так хорошо.
Я неподвижно лежу рядом с Маргрете Ирене. Даю ей время отдышаться. Но она еще не отпускает меня. Мы слушаем Барбера, но желание накатывает быстрее.
— Я не уверен, что хочу.
— Конечно, хочешь! — повелительно звучит ее голос.
Я думаю только об Ане, о ее руках, губах. Думаю о Желтой Вилле. О запахе ольшаника. О запрещенном.
О Катрине, о ее груди и ногах. И все-таки я думаю только об Ане.
Но Маргрете Ирене знает, что теперь я в ее руках. В ее цепких руках. Мы целуемся. Я чувствую вкус ее пластинок. Она торжествующе смеется.
— Это было неизбежно, — говорит она. — Это должно было произойти уже давно.
Она крепко держит и не отпускает меня. Я в ее руках. Бурный взрыв. Сперма попадает ей на брюки. Какой позор! Я ищу носовой платок.
— Это не горит, — смеется Маргрете Ирене и целует меня в губы. — У нас впереди уйма времени. Не огорчайся. Наслаждайся. Ты никогда не смел наслаждаться. Спасибо Рубинштейну. Спасибо тебе. Не занимайся больше трех часов в день. Помнишь его слова? Да здравствует Союз молодых пианистов!
Я возвращаюсь домой после полуночи — растрепанный, пристыженный и растерянный. Маргрете Ирене. Кто пожелал бы ее в качестве возлюбленной? Это получилось случайно, думаю я. И больше никогда не повторится.
Отец сидит в гостиной, он заснул под музыку. Сутулая спина, бессильно висящие руки. Я подхожу к проигрывателю, смотрю на конверт — лицо Риты Штрайх. Как странно. Неужели это простое совпадение? Она пела Моцарта.
— Отец, — говорю я и осторожно трогаю его за плечо. — Ты меня слышишь?
Он, вздрогнув, просыпается. Смущенно глядит на меня.
— Кажется, я заснул.
Я качаю головой и поеживаюсь.
Иду на кухню. Наливаю два стакана молока и ставлю их на стол. Катрине нет дома. Я это чувствую. По царящему в доме покою. Она где-то в городе. Отец смотрит на меня бегающими глазами, при маме это означало что-то серьезное.