Пифагор
Шрифт:
Мия повернулась и, всхлипывая, побрела в сторону Кротона.
Тилар рванулся было ей вслед, впервые за всё это время пожалев, что не ушёл с Гиппасом. Но раздавшийся звон колокольчика отрезвил его.
Нашествие
Где ты, Истр, с берегами зелёными?
Синь сливается с желтизной.
По степи ковыльными волнами
Перекатывается зной.
Где победа, что мнилась близкою?
Где противник? Парят орлы.
О бескрайняя степь Киммерийская,
Чую — будешь черней ты золы.
На
Войско двигалось медленно. Впереди, в густой высокой траве, то возникали, то исчезали головки каких-то ушастых зверьков, и в этой пляске ощущалось волнение самой степи, немало повидавшей на своём веку, но ещё ни разу не принимавшей такой массы людей. Если прислушаться, можно было уловить ропот перекатывавшихся волнами трав, перераставший при сильном порыве ветра в некую угрозу. Тревожно фыркали кони, ревели верблюды. Беспокойство животных стало передаваться и всадникам. И тогда скакавший рядом с Дарием Мегабаз заметил, что солнце вступило в длинную серую тучу и словно бы выпустило полупрозрачные крылья.
— Смотри, повелитель! — воскликнул царедворец. — Эта туча превратила светило в герб Ахеменидов! Видишь — орлиные крылья! Ахурамазда ниспослал тебе доброе знамение.
Царь поднёс ладонь к бровям, и улыбка на миг согнала с лица испуганно-сосредоточенное выражение.
— Слава Ахурамазде! — проговорил он.
— И да обратит он вспять Таргитая! — подхватил Мегабаз.
— А это ещё кто такой? — заинтересовался Дарайавуш.
— Родоначальник скифов, — отозвался царедворец. — В этой стране, лежащей между морем и горами, достигающими небес, от брака бога-отца — скифы называют его Папаем — с полузмеёй-полуженщиной родился Таргитай. У него было трое сыновей: Липоксай, Арпоксай и Колаксай. Будто бы в их царствование с неба свалились на траву плуг, секира и чаша. Всё из чистого золота. Первым увидел эти дары старший из братьев. Но едва он приблизился, чтобы их поднять, как они запылали огнём. То же случилось и при приближении среднего брата. Золотые дары дались в руки младшему, Колаксаю. И братья поклонились ему как царю. Он же разделил Скифию между своими сыновьями на три царства, и в каждом из них хранится священное золото, которому цари всенародно приносят жертвы.
— А когда это было? — спросил Дарайавуш.
— Ровно за тысячу лет до того, как ты надел диадему. Тогда Колаксай получил предсказание, что царствование его потомков продлится тысячу лет. А потом прибудет могучий царь с войском и отберёт эти золотые дары, рассеяв их обладателей, как зайцев.
На самом деле никто ничего подобного о прибытии могучего царя Мегабазу не говорил, но Мегабаз видел в мифах будущих подданных такую же царскую собственность, как их скот и коней.
Как и рассчитывал Мегабаз, басня подняла дух Дарайавуша, тем более что повсюду на пути можно было видеть следы поспешного бегства — сожжённые поселения, засыпанные колодцы, ещё не успевшие разложиться трупы животных.
Так персы достигли восточной границы владений скифов, ни разу не встретившись с ними в бою, хотя их близкое присутствие ощущалось во всём.
— Они показали тебе спину! — деланно радовался Мегабаз. — Они боятся взглянуть тебе в лицо, зная, что взгляд твой испепеляет.
— Но они могут уходить от меня целый год, — вздохнул Дарайавуш. —
Через несколько дней после этого разговора появились скифские послы. Спешившись, они молча поставили перед царём четыре сплетённые из ивовых прутьев корзины.
— Свершилось! — воскликнул Мегабаз. — Они принесли тебе дары.
Каково же было разочарование, когда сквозь сетки, какими были накрыты корзины, в одной увидели мечущуюся мышь, в другой — прыгающую лягушку, в третьей бьющую крыльями птицу, а в четвёртой — пять связанных стрел с бронзовыми наконечниками.
— Это посылает тебе наш царь Агафирс, — проговорил один из послов.
Когда скифские послы ускакали так же внезапно, как появились, первым нашёлся Мегабаз:
— Скифы не решились принести тебе небесные дары, опасаясь гнева тех, кто им их дал. Но вместо этого они вручают тебе и землю, и воду, и воздух, ибо мышь обитает в земле, лягушка — в воде, а птица — над степью.
— А что означают стрелы? — спросил Дарайавуш.
— Наверное, сдают своё оружие, — не долго думая, ответил Мегабаз.
— Не похоже, — вздохнул Дарайавуш.
Встреча
Гиппас шёл к гавани, стараясь оставаться незамеченным. Денег на дорогу у него не было, но он надеялся убедить какого-нибудь корабельщика довезти его до Метапонта, чтобы расплатиться с ним там.
Уже показалось море, когда он заметил толпу людей, образовавшую плотный круг. «Наверное, очередной фокусник или гадатель», — подумал он и уже собирался пройти, как вдруг его привлёк нежный девичий голосок. Приблизившись, он увидел девочку ослепительной красоты, кружившуюся в танце под собственный напев.
Танец подошёл к концу, и люди, расходясь, уже бросали оболы. Девочка ещё не успела подобрать монетки, как к ней приблизилась отвратительная старуха с хищным выражением лица.
— Дитя! — услышал Гиппас вкрадчивый голос. — Этим многого не заработаешь. Идём со мною. У тебя будет крыша над головой и постоянный заработок.
Девочка испуганно попятилась, и старуха, пытаясь её удержать, вцепилась в хитон.
Забыв о том, что ему не надо обращать на себя внимания, Гиппас рванулся на помощь.
— Прочь отсюда! — закричал он. — Оставь в покое мою сестру, страшилище!
С этими словами он схватил девочку за руку и увлёк за собой.
— Бежим!
Когда гавань с кораблями скрылась из виду, они остановились.
— Кто ты, братец? — спросила Мия, с интересом оглядывая своего спасителя.
— Я Гиппас, сын Теогена.
— А я Мия, дочь Родопеи. Как хорошо, что ты прогнал эту страшную женщину. Так, наверное, выглядели сёстры Грайи.
— О нет! — возразил Гиппас. — Грайи были добрыми старицами — ведь они делились друг с другом единственным глазом, а эта скорее напоминает Горгону, которую изображают на городских воротах, чтобы отгонять неприятеля.
— А куда мы идём?
— Разве это важно? Главное, что ты меня не гонишь. Я же готов за тобой хоть в страну гипербореев.
— Но откуда ты? Ты кротонец?
— Я из Метапонта. Слышала о таком городе?
— Немного. Из Метапонта Эпей, построивший троянского коня.
— Да. Мои сограждане этим гордятся, но должен тебе сказать, что это выдумка. Моему городу не более двухсот лет, а Троянская война древнее на три столетия времени сочинителя басен о Трое.
— Ты имеешь в виду Гомера?