Пик Дьявола
Шрифт:
Фриц лежал на кровати Гриссела с фотографией в руках — фотографией, на которой они еще были вместе, были семьей.
— Три кусочка сахара, — сказал Бенни.
Фриц ничего не ответил. Гриссел сел в изножье кровати.
— Извини, — сказал он.
Фриц поставил фотографию на подоконник.
— Не за что. — Он сел и взял кофе.
— Извини за все, что я тебе сделал. А также твоей матери и Карле.
Фриц смотрел на пар, поднимавшийся из кружки.
— Папа, зачем? Зачем ты пьешь?
— Фриц, сейчас я как раз пытаюсь
— Говорят, у некоторых бывает генетическая предрасположенность к алкоголизму, — заявил сын и осторожно отпил глоток, проверяя, не горячий ли кофе.
На Джейми Кейтере была спортивная рубашка и узкие брюки хаки. Короткие рукава рубашки были узковаты и подчеркивали выпирающие мускулы. Он сидел на барном табурете за стойкой, пил кофе с двумя кусками сахара и молоком и, говоря, периодически косился на Карлу. Это раздражало Гриссела.
— И я пошел к ним в домик, типичная негритянская лачуга, темнота, мрак, только большой телевизор орет и передача — какая-то викторина для ниггеров с призами… Я постучал, но мне не ответил. Я открыл дверь — сидят и пьют, голубчики! Все четверо со стаканами в руках. Ваше здоровье! Но ты бы видел, как они подскочили, когда увидели меня. Так и рассыпались в любезностях: мистер, мистер… В лачуге грязно и пусто. Типичные ниггеры: ничего нет, кроме громадного телевизора в углу. Жильцов там четверо, двое старых и двое молодых. Не представляю, как можно жить в таком свинарнике! И они не хотели говорить; просто сидели и глазели на меня. А когда заговорили, то солгали. Девушка работает в доме, и вот что она твердила: «Мисс Лоуренс была хорошая хозяйка, она хорошо относилась ко всем нам». Они врут, Бенни, уверяю тебя! — Он многозначительно глянул на Карлу, которая лежала на диване.
— Ты спрашивал их о ее вспыльчивости, о приступах ярости?
— Да, но они сказали, что никаких приступов не было, что она была хорошей хозяйкой, но при этом они все время косились на телевизор и на коробку с вином. Если хочешь знать мое мнение, такой пьяни доверять нельзя. — Кейтер снова посмотрел на Карлу.
— И они ничего не видели? — Гриссел заранее знал ответ.
— Ничего не видели, ничего не слышали.
— Патологоанатом сказал, орудие то же самое. Тот же самый ассегай, которым убиты двое предыдущих.
— О'кей, — сказал Кейтер.
— Ты спрашивал их об Элизе Ботме? Что она за человек?
— Нет, не спрашивал. Зачем? Мы уже и так знаем.
Гриссел заскрипел зубами, но промолчал. Не хотелось выговаривать Кейтеру в присутствии детей.
— Чем занимаешься? — спросил Кейтер у Карлы.
— Готовлюсь к выпускному вечеру.
— О'кей, — сказал он, — дошло.
— Что дошло? — спросила Карла.
— Если я дам тебе ранд, позвонишь мне, когда закончишь школу?
— И не мечтай, — отрезала она. — Кстати, что с тобой не так?
— Что значит «не так»?
— Только расисты называют чернокожих ниггерами.
— На
— Ага, так я тебе и поверила!
Гриссел погрузился в собственные мысли и не обратил внимания на их пикировку.
— Джейми, окажи мне одну любезность.
— О'кей, Бенни.
— Найди материалы дела по Черил Ботме, ее дочери. Выясни, кто им занимается.
— Я думал, ты поговорил с ними вчера…
— Я поговорил только с ребятами, которые занимались убийцей с ассегаем. А сейчас я говорю о девочке, после убийства которой арестовали Лоуренс.
— Дошло.
— Очень прошу.
— Нет, я хочу сказать, я понял, о ком идет речь. Но что толку?
— Что-то мне здесь не нравится. Сам не знаю что. Вчера Ботма…
— Но ведь патологоанатом говорит, что убийца тот же самый?
— Я не говорю об убийстве Лоуренс. Я говорю об убийстве ребенка.
— Но ведь это не наше дело.
— Это наша работа.
— Он странный, — заметила Карла после того, как Кейтер наконец ушел.
— Козел, — сказал Фриц сверху, со второго яруса.
— Фриц! — возмутился Гриссел.
— Папа, я мог бы и грубее его обозвать.
— Интересно, откуда у него деньги? — задумчиво спросила Карла.
— Какие деньги?
— Папа, разве ты не заметил, как он одет? Дорогущая рубашка, брюки «Дэниэл Хехтер», «Найк»…
— Кто такой Дэниэл Хехтер?
— Он муж Шарлиз Терон, папа! — закричал сверху Фриц. — Но он не убийца!
Тут Карла впервые рассмеялась, и Гриссел рассмеялся вместе с ней.
В «Океанской корзинке» на Клоф-стрит, в ожидании, пока им принесут еду, Карла расспрашивала его о деле Артемиды. Гриссел подозревал, что таким способом дочь пытается прервать неловкое молчание. И вдруг, совершенно неожиданно, посреди разговора она спросила:
— Папа, почему ты стал полицейским?
Он не сразу нашелся с ответом. Пока раздумывал, увидел, что Фриц оторвался от журнала, и понял, что обязательно должен подобрать нужные слова. Он сказал:
— Потому что я такой и есть.
Сын удивленно поднял брови. Гриссел ссутулился.
— Я просто как-то сразу понял, что я — полицейский. И не спрашивайте почему. У всех складывается о себе какое-то мнение. Я видел себя таким.
— Я себя никаким не вижу, — возразил Фриц.
— Ты еще маленький.
— Мне шестнадцать лет.
— Все придет.
— Я не полицейский. И потом, я не хочу пить. Полицейские пьют.
— Пьют все.
— Полицейские больше всех.
С этими словами Фриц снова уткнулся в журнал и больше не принимал участия в разговоре. До тех пор, пока они не поели и Гриссел не спросил Карлу как бы между прочим, знает ли она песню на африкаансе, где есть такие слова: «'n Bokkie wat vanaand by my kom le, sy kan maar le, ek is 'n loslappie» («Если хочешь, детка, прыгай ко мне в постель — сегодня я свободен и весел»).