Пикник (сборник)
Шрифт:
— А кто тебя просит копаться? — возмутилась Эдна — Всё, что от тебя требуется, — это платить долги, и вести себя, как положено, и не лезть в чужие дела.
— Вот как? Ну, а я в этом не очень уверен. Мне так кажется очень странным, что ты сюда приехала, чертовски странным. И я дознаюсь, в чем тут причина. Я дознаюсь…
— Ты лучше помолчи пока, — отрезала Эдна, — а то узнаешь такое, что не так-то скоро потом забудешь.
— От кого это я узнаю? От кого? — прошипел Эмет. Он вдруг стал пятиться из хлева, крича на ходу: — От кого Это?! Запомни, я до всего дознаюсь! До всего! Ты здесь неспроста торчишь, ясно неспроста, черт тебя побери! Я уж дознаюсь!
В первую неделю августа в саду за домом начали созревать
— У нас их называют кисличкой, — сказал Том. — Кислые, как свиное пойло.
— Неужели вы никогда их не снимали? — удивилась девушка.
— Они всегда поспевают во время уборки, так что на них просто времени не хватает. Пшеница важнее яблок.
— Возможно, что и так. Только всё равно, не могу я стоять и смотреть, как хорошие яблоки гниют на дереве.
В первые же десять дней августа она собрала сорок бушелей. Теперь всякий раз, входя в дом с раскаленного солнцем двора, он вдыхал теплый аромат фруктов. На десятый день она заставила его отправиться на рынок. Они сложили в прицеп двадцать мешков яблок, и в тот же день сбыли их с аукциона па крытом рынке по полкроны за бушель.
— Пять фунтов, — сказала она. — Ну как? Стоило возиться?
— Да, — только и сказал он, — да.
— Теперь я соберу еще сливы и орехи, и груши тоже сниму.
— Если бы мне сказали, что за яблоки дадут пять фунтов, никогда бы не поверил.
— Вот. А теперь у вас пять фунтов.
— Нет, — сказал он, — это не я заработал. Это ваши деньги. Вы их заработали.
— Спрячьте деньги под матрац, — сказала она. — Они вам очень скоро понадобятся.
— Нет, — настаивал он, — нет. Это ваши деньги. Возьмите их себе.
— Спрячьте их под матрац, я вам говорю.
— Ну, возьмите себе хоть часть, — не сдавался он. — Купите себе что-нибудь. Ну, подарок, что ли.
— Право, это ни к чему, — сказала она.
— Я хочу, чтобы вы их взяли. Я вам их дарю.
Она улыбнулась.
— Ну, если это не слишком дорого, я действительно купила бы себе кое-что. Я купила бы новое платье; конечно, если это не слишком дорого.
— Совсем не дорого, — сказал он. — Пойдите и купите платье, а я пока здесь погуляю.
— Нет, — сказала она. — Раз вы дарите мне платье, так уж пойдемте вместе.
Почти час сидел он во втором этаже магазина готовой одежды и смотрел, как она выходит из примерочной каждый раз в новом платье. Он сидел, сложив на коленях большие руки, смущенный присутствием продавщицы, не зная, нравятся ему эти платья или нет, потому что очень долго все они казались ему совершенно одинаковыми. Наконец Эдна вышла из примерочной в светло-голубом шелковом платье, облегавшем бедра и грудь. Нежный голубой цвет оживлял ее коричнево-золотые руки и лицо, и Том сразу понял, что ему хочется, чтобы она купила именно это платье.
— Я пойду переоденусь, — сказала она, — потом куплю себе пару чулок, и можно ехать домой.
— Не снимайте, — сказал он. — Не снимайте. Мне нравится, когда на вас это платье.
— Хорошо, — согласилась она. — Поеду в нем домой.
Когда они вернулись на ферму, было еще рано. Эмет как раз выносил из коровника бидоны, и, увидев его, девушка молча прошла прямо в дом. Поставив машину под навес за коровником, Том задержался немного, чтобы поболтать с Эметом, который уже сидел на велосипеде. Он рассказал ему, что они выручили за яблоки пять фунтов, и через несколько минут Эмет уехал.
Том пошел домой. В кухне было пусто. Он позвал девушку:
— Вы здесь? — Он никогда не называл ее по имени.
Она не отвечала, и он подошел к лестнице и позвал снова. Ответа не было, и, подождав немного, он пошел наверх.
Дверь в ее комнату была приоткрыта. Он толкнул ее и вошел. Увидев девушку, он остановился. Она сняла новое платье и стояла у кровати в одной нижней юбке, освещенная вечерним солнцем. Она молча улыбнулась. Он видел ее загорелые плечи и шею и темную ложбинку между
— Я убрала его, — сказала она. — Придется тебе смотреть на меня такую, какая я есть.
Мгновение он стоял и глядел на нее, изнемогая и весь дрожа. Облитое вечерним солнцем, ее тело казалось таким теплым, словно оно само было отражением солнца.
— Ты мне нравишься, — сказал он наконец. — Боже мой! Ты мне нравишься.
— Ты мне тоже нравишься, — ответила она. — Ты мне с самого начала понравился. Иначе я не приехала бы сюда.
— Ты останешься здесь? — спросил он. — Не уедешь?
— Уеду? — удивилась она. — С чего ты взял? Я никуда не собираюсь уезжать.
— Просто мне хочется знать. Хочется знать наверное.
Она подняла руки, протянула их к нему и обняла его. Он почувствовал, как ее тугая, сильная грудь мягко прильнула к его телу и ладони теплых рук со спокойной нежностью коснулись его лица.
— Теперь уж так верно, что вернее и быть не может, — сказала она.
С этой минуты он полностью ей доверился. Теперь он даже не мог представить себе свою ферму такой, какой она была до приезда девушки — заброшенной, запущенной, чуть ли не разоренной, где никто никогда не снимал фруктов и не красил посеревших рам. Он не мог представить себе, как это он сам готовил себе еду, не мог понять, почему масло и мука не закупались оптом, почему не велся счет яйцам, не проверялись удои и, главное, как это он мог сносить одиночество обветшалого серого дома, куда никто, кроме Эмета, никогда не заглядывал. По ночам, лежа без сна, он слушал, как под дуновением легкого ветерка нежно шелестят листья орехового дерева, касаясь крыши как раз над его окном, как кричит запоздалый коростель далеко в полях, где, становясь с каждым днем всё белее, наливалась пшеница. Теперь эти звуки уже не подчеркивали уединенности его жилища, — они были подобны ударам пульса, биению его огромного счастья. И уже с совсем иным чувством прислушивался он к другим, близким звукам, и дом уже не казался ему пустой обветшалой скорлупой, в которой вместе с ним живет еще один, чужой ему человек. Эти звуки волновали его своей обыденностью. Он прислушивался к скрипу рассохшихся половиц, — это девушка раздевалась перед сном, — и старался представить себе, как выглядит ее загорелое тело, когда при свете свечи или в сумерках она снимает с себя одежду. Он лежал и думал о ней, пока, наконец, не почувствовал, что уже не может без нее. Однажды вечером, дождавшись, когда звуки в соседней комнате смолкли и ничто, кроме ветра, игравшего листвой, не нарушало тишины, он поднялся и пошел к ней в комнату. Тьма еще не сгустилась; в знойных сумерках августовского вечера Эдна лежала, раскинувшись, прикрытая только белой простыней. Когда он приблизился к ней, она слегка изогнулась, изменив свою спокойную, неподвижную позу. Он видел, как чуть поблескивали ее глаза; она подняла руки и закинула их за голову. Она молчала, но, сам не зная почему, он был уверен, что она ждала его.
С этой ночи они стали жить, как муж и жена: ели вместе, и спали вместе, и иногда даже выезжали вместе. В базарные дни или в субботние вечера она надевала новое светло-голубое платье, и они отправлялись в город. Когда началась уборка урожая, она вышла в поле и помогала ему вязать снопы, копнить и возить их. Стоя высоко на груженном пшеницей возу, он смотрел вниз, на ее запрокинутое лицо, ставшее теперь еще более золотистым, чем пшеница, и вновь видел в нем то, что видел всегда, с того первого раза, когда взглянул на ее карточку: честность, такую честность, какой до сих пор еще не встречал. Кроме нежности, кроме любви, он чувствовал к ней всё больше и больше доверия. Он не спрашивал, да теперь уже и не хотел знать, почему она приехала к нему на ферму. С него было достаточно и того, что она была с ним; он просто принимал ее такою, какой она была.