Пиковая дама – червоный валет. Том второй
Шрифт:
Козаков нахмурил брови и встал с дивана. Заложив руки за спину, под сюртук, он прошелся по комнате и, остановившись перед Алексеем, сказал:
– Зачем так трагично, дружок? Молодость переходит в мудрость… Не рви себе сердце… Ты говоришь дурно и стыдно. Молодость – это отнюдь не конец пьесы, не занавес. Я понимаю… Ты мечтаешь царственно, как Петров или Рюмин, носить кольчуги и доспехи, костюм Гамлета или лохмотья Лира… Так это будет, Кречетов, будет с Божьей помощью. Не ленись. Работай, учись! Впитывай мастерство корифеев… Но помни и то, что молодость – это великий дар! Увы, скоротечное счастье… И тот же вельми уважаемый нами Рюмин либо Петров уже
Алешка с виноватой благодарностью посмотрел на своего учителя, и ему, не в пример прежнему настроению, стало хорошо и покойно на душе. Он даже почувствовал какое-то физическое облегчение, когда мастер по-дружески подмигнул ему и закурил французскую папиросу.
Странный был человек Козаков, совсем не похожий на месье Дария. Даровитый педагог, ученик знаменитого Петра Андреевича Каратыгина, представитель классической школы, он был одновременно и прост, и сложен. Строг и сух на занятиях, но при этом душа-человек в обычном общении. Однако при всей педантичной требовательности ему было далеко до «тиранства» маэстро. Впрочем, как и месье Дарий, Козаков своим рвением умел увлечь воспитанников, разъясняя им необходимость верного понимания роли и чистого произношения, советовал учить роль вслух, тренируя голос и дикцию. Он верил, что каждый человек наделен от природы способностями, которые при желании может развить. Алексей на своем примере видел, как Пруссак любит своих питомцев, заботливо ищет в них основы дарования, нуждающегося в выявлении и шлифовке.
– Запомните раз и навсегда, – порывисто жестикулируя руками, прохаживаясь взад и вперед по классу, чеканил слова Козаков. – Внешние данные, ловкие манеры, звучный голос и благородная наружность еще не делают актера! Всем этим добром может обладать и трактирный мот, и очаровательный подлец! Артист обязан уметь заставить зрителя и рыдать, и смеяться! Он обязан могучим талантом потрясать его до глубины души! Иначе смывайте грим, и вон из театра! На Волге всегда нужны рабочие руки! Помните, лицедеи, наш брат паяц должен бить на слух, на разум, на зрение и на сердце своих слушателей. А чтобы приятно действовать на слух, надобно иметь ясную, внятную речь, основанную на грамматике великого русского языка! Впитайте в себя на всю жизнь: талант, усердие и мастерство – вот наши золотые стрелы. Так дерзайте, друзья, чтобы ваши колчаны всегда были полны сих достоинств. Теперь закрепим… Так чем же все-таки может действовать на разум слушателя артист? Прошу, ну-с, скажем, Колесников, вы…
– Актер должен усвоить всю силу, всю сущность выражаемой идеи, господин учитель.
– Так, недурно. Садись. Но сего мало, решительно это не все… Ну-ка, Кречетов, что же еще? Изволь трудить мысль!
– Еще актер должен соединиться с этой идеей. Потому как, только изучив сердце человеческое и сокровенные его изгибы, актер может действовать на душу зрителя.
– Вот это в яблочко. Все слышали? Молодца. Не подвели тебя, голубчик, актерский слух и чутье. Покуда присядь. А сейчас, господа артисты, перейдем от теории к практике.
Так, день за днем, приходя к воспитанникам три-четыре раза в неделю, разучивая с ними монологи и роли, Пруссак учил их искусству актерского мастерства. Будучи требовательным, он все же умел добиваться нужного результата, не прибегая к особой строгости, и часто занятие умело превращалось в интересную игру. Козаков был остроумен, весел и молод, что особенно нравилось и притягивало к нему молодежь.
Но далеко не все было столь безмятежно на горизонте Сергея Борисовича, как полагали потешные, и далеко не все на поверку нравилось начальству училища, что было связано с именем этого человека.
Рваные, без начала и без конца, обрывки пересудов так или иначе долетали и до Алешки. Гусарь клялся, что, дескать, слышал собственными ушами накануне Святок, как на крыльце о Пруссаке сплетничали мастаки. Из этих и других неясных бесед выходило, что господин Козаков на деле не доучился в столице у Каратыгина… и за одну темную историю, что приключилась перед выпуском, был отчислен с несколькими товарищами из петербургского театрального училища. И лишь благодаря обширным связям родителей его миновало грозное наказание. Тем не менее он был принужден покинуть столицу и проживать на Волге в Саратове.
Алексей с недоверием поглядывал на Сашку, который с одеялом внакидку завороженно смотрел на узкий ивовый лепесток пламени свечи, и лишь покачивал головой после сказанного. Фигура Козакова и таинственный ореол, окружавший его, как магнит теперь притягивали к нему пытливых подростков. Алешка и Сашка не раз делали попытки дознаться, докопаться до истины, что же представляет собою Пруссак, и надо признаться, подчас дорисовывались до таких нелепых узоров, что самим становилось смешно и стыдно. Но поутру, когда звон колокольца разводил их по классам, они уже не удивлялись своему смеху и забывали про краску стыда. Напротив, самые фантасмагорические домыслы начинали казаться им истинными, и они с нетерпением ждали отбоя, рассчитывая, что уж на сей-то раз обязательно разрешат мучивший их вопрос. Но наступал заветный час, а предмет раздумий оставался все таким же томительным и далеким.
Больше всех в этой истории туману подпускал вездесущий Чих-Пых, здесь он был на корпус, а то и на два впереди иных рассказчиков. Пыхая самосадом и облизывая сожженные водкой ярко-красные губы, он давал волю своим пьяным фантазиям.
– Я за правду, мать ее суку, под нож пойду, в рот меня чих-пых! – утирая искристое зерно пота со лба, рвал горло Егор в своей дворницкой будке. – Вона Поликашка-золотарь не даст мне быквы соврать… Эх вы, тюхи-матюхи, а ну, брысь отсель! Еще с вопросом к Егору претесь… Вам-то какая печаль? Нехай охотничат ваш Борисыч, обучит вас, недорослей, чай, поп, а не черт. Но одно зарубите, гаврики, что вам скажет Егор. Разбойник он, убивец, в глаз меня чих-пых… О-оо, как! Тссс-с!
От сказанного дворник вдруг сам поперхнулся, будто подавился арбузной семечкой, кружка с сивухой в руке его замерла, а красное лицо побледнело от страха.
– Ой, дядьку, зачем пугаешь нас так? – Гусарь в недоумении, сам не свой, машинально расстегнул верхний крючок казенной шинели.
– А чоб непуганых не было… – еще глуше, жмуря один глаз, просипел дворник и стянул с головы свою засаленную, с медной бляхой, барашковую шапку.
– Ну, так уж и убивец? – нервно хохотнул Алешка, однако тоже покосился на запертую дверь дворницкой.
– А то! – опрокинув кружку, утерся рукавом Егор. – Токмо не простой разбойник, а тот, что купцов да богатеев на большаках грабит, – поторопился ввернуть должную поправку дворник. – Ущучили?
– И откуда такие берутся? – Гусарь дернул раскрасневшимся ухом.
– Эк невидаль… Из тех же ворот, откель весь народ, глупеня.
– А ты не боишься таких речей, Егор? Гляди, выкинут тебя на улицу. Что делать будешь на ней?
– А чо делал, то и буду делать, – усмехнулся Чих-Пых и огладил свои мокрющие от выпитого усы. – Подметать ее стану, заразу.