Пиковая дама – червоный валет. Том второй
Шрифт:
– Ну, брат, держись! – Влетевший ветром в дверь Гусарь закрыл ее на щеколду и, плюхнувшись на свою кровать, не снимая башмаков, закинул руки за голову. – Значит, Кречет, говоришь, двоим для счастья довольно одной любви?
Алешка приподнялся на локте и с любопытством поглядел на друга. В ярких глазах того так и прыгал бес непонятного торжества.
– Что с тобой? – Алексей, потянувшись всем телом, принялся заправлять постель.
– Не торопись, брат! Быстро поедешь – тихо понесут, – впиваясь крепкими белыми зубами в зеленый бок яблока, гоготнул Гусарь.
– Думаешь? – не поворачивая головы, усмехнулся Алеша.
– Это ты думаешь, а я ем!
– Да что сегодня с тобой? Никак не уймешься? – Алексей пристально посмотрел на приятеля. – Из церкви пришел, будто подменили тебя.
– Может, и подменили… – Сашка лукаво подмигнул Кречетову и метко зашвырнул огрызок в корзинку для бумаг, продолжая при этом хранить какую-то тайну.
– Ну, хватит морочить мне голову! Разве увидел что? – досадуя на градус своего любопытства, вновь клюнул вопросом Гусаря Алексей.
– Пляши «Камаринскую»! Тогда, быть может, шепну… Есть тут одна жареная новостёнка!
– Знаю я твои «новости» со сковородки… – все крепче наливаясь интересом, умышленно вяло протянул Алексей, а сам ощутил, как у него предательски колюче покраснели уши и шея.
Гусарь, свесившись с кровати, заглянул в прикроватную тумбочку, пошарил там на авось рукою.
– Ты голоден?
– Скоро сдохну. Есть хоть пятачок до Лопаткина слётать?
– Изволь, держи, но прежде откройся. Будет загадками потчевать.
– Ладно, чего там, – пряча в карман гривенник, ловко соскочил с кровати Сашка. – Да только помнить тебе след: все забавы эти… при румянах да ароматах – редкие стервы, Лёсик! О, Матерь Божья, яки ж у тебя круги под очами! Ох, не бережешь ты себя, не жалеешь.
– Слушай ты, полудурок! О своем драгоценном… похлопочи! Еще раз сморозишь в мой адрес… так и знай – прибью!
– Ох, ох, ох, глядите, все забоялись! Ты тут дрых, а я за тебя дело делал. Где ж твое «доброе утро»?
– Иди ты к черту!
Кречетов, плюнув на утреннюю трескотню товарища, перебросил через плечо цветастый рушник, взял мыло, зубную щетку, толику порошка из банки, когда Сашка нетерпеливо дернул его за рукав.
– Чего тебе еще, ботало? – раздраженно огрызнулся Алексей.
– Смотри, проспишь свое счастье, Иванушка. Знаешь ли, кого я нынче видел, как вышел из храма?
При этих словах в груди Алешки будто что-то надорвалось, словно в этом вопросе он узрел то, чего столь не хватало в картине его обыденной жизни, без чего кругом было пусто и голо.
– Ужели?… – Губы его дрогнули.
– Вот тебе и «ужели»! – победно передразнил его Сашка и заложил руки в карманы форменных брюк. – Муфточку свою беличью… небось, помнишь?
– Ты видел ее? Господи, где?
Полный ожидания, Алексей, точно во сне, положил на стол щетку, зубной порошок и, молитвенно прижав ладони к груди, задыхаясь, спросил:
– Милый… милый Гусарь! Дорогой ты мой, как смел так долго молчать?… Это ж бессовестно, брат. Давай, не томи…
Кречетов придвинулся ближе верхом на стуле.
– Ну-с, значится, так… вышел я после утренней из Троицкого…
– А ты не перепутал часом? Уверен, что это была она? – Алексей сдавил пальцы Гусаря, неотрывно глядя тому в глаза.
– Тоже выдумаешь! С твоими «портретами» и рассказами… я ее как тебя вижу. Ну-с, значит, выхожу из церкви.
– Она была одна или с гувернанткой?
– Да погоди ты мне в ухо дудеть! Труба иерихонская! Ты ж мне и слова не дашь воткнуть…
– Молчу, молчу… Дальше-то что?
– А дальше, как спустился я к рынку, думаю, там да сям пройдусь «на пробу» вдоль рядов…глядишь, к выходу и заморил червячка… И тут меня ровно громом трахнуло! Смотрю, а у костела она… Вот крест, веришь ли, сразу спознал, что она. Гарная такая дивчина, в белом во всем, як невеста… твоя Пиковая Дама! Со шляпки вуалетка отброшена, тонкая, что та паутинка. Локоны золотые по плечам прыгают, так с ветерком и играют… Чистая панночка, скажу я тебе, и стоит-то ровнехонько, будто головой небо проткнуть хочет. Шею бы хоть пригнула, даром что не балетная. Ишь, думаю, цаца какая. Эта, похоже, в жизни рук не тревожила, жди-и!
– Значит, хороша? Я был прав? – Кречетов едва сдерживал радость.
– Хороша-то хороша, да чует сердце, не по карману она тебе, братец… Эта гордячка кружева да атлас обожает…
– А вдруг?
– Может, и «вдруг», Бог ее, ведьму, знает…
– Она не ведьма!
– Ладно тебе! К слову пришлось… а кто, как не ведьма, может околдовать? Сидишь тут, як на иголках, Червонный Валет. Помнишь, гутарил месье Дарий: «Мечта раба – выбрать на невольничьем рынке себе хозяина».
– Помню, и что?
– А то, что ты с нею… – Гусарь набрал в грудь побольше воздуха, – и есть тот раб. Живешь – не живешь. Спишь – не дышишь. Скажи – не так.
– Слушай, – перебил его Алексей. – Говорил ты тут много, жаль толку чуть. Где живет? Как зовут? Опять все сначала…
– Все, да не все. Ты что ж думаешь, я вокруг нее, як на выставке, дурачиной хаживал? Знаю теперь, и где живет, и как звать.
– Откуда? Как сумел? – Радость залила лицо Алешки. Ему даже показалось, что весь воздух в комнате посветлел и засверкал праздничным блеском.
– А що тут сложного? – Гусарь озорно щелкнул пальцами. – Прошелся близехонько пару раз, когда она со своей гувернанткой гутарила, а позже взял да и проследил.
– Ну, ты голова, Сашка! – Кречетов приобнял за плечо друга. – Мне, как ты, вот Бог, никто не помогал. Так как ее имя?..
– Бася.
– Ба-ся? – растерянно повторил Алексей. – Это ж… кто она?
От неожиданности и удивления слова прилипли к его языку и никак не желали отклеиваться.
– Известно кто, це панночка-полячка. Недаром, видать, у костела стояла. У них с этим строго. Так что выброси свою «муфточку» из головы. Она польская дочка, а Польшу нынче не жалуют… Да и веры ты с нею разной, – безнадежно махнул рукой Гусарь. – Кто разрешит, кто узаконит?