Пилат
Шрифт:
«Это я сейчас и сделаю. В Евангелиях есть места, которые я могу использовать. Прежде всего, я могу сослаться на историю об ослице, на которой Спаситель въехал в Иерусалим. Когда он приблизился к городу, он послал двух своих учеников в ближайший поселок с поручением доставить ему ослицу, которую они там найдут привязанной, и что, если кто-либо будет противиться, следует ответить: «Она надобна Господу». После чего им ее отдадут без дальнейших возражений. Ученики выполнили это поручение, хотя, конечно, могло произойти все что угодно, и в том числе то, что животное могли просто украсть. Таким образом, речь должна идти о подготовленном, обеспеченном паролем мероприятии, то есть способ, посредством которого Господь должен был въехать Иерусалим, был запланирован, и Господь дал свое согласие на это».
Кардинал замотал головой:
«Я так не думаю», — сказал он.
«Почему Вы так не думаете? — спросил верховный судья, который не мог скрыть легкого недовольства с того времени, как кардинал стал ему основательно возражать.
«Потому что места с
«Нет», — сказал верховный судья неуступчиво.
«Тогда прочтите, например, рассказ о призвании Саула, которому приходилось иметь дело с ослицами, а именно — с потерявшимися ослицами своего отца; также и в последнем въезде Христа в Иерусалим нужно искать не сговор людей, а ожидание небожителей, склоненных, чтобы увидеть въезд Сына Божьего в свою столицу. И то, что Господь знал, что ему для этой цели предоставят ослицу таким необычным способом, можно, если Вы хотите утвердиться на почве реальности, рассматривать лишь как искусный прием евангелистов, чтобы подготовить читателя к чудесным событиям в Иерусалиме».
«Так ведь, — сказал верховный судья, — уже в первом из этих событий, а именно в заключительном очищении храма не слишком много чудесного. У Марка сказано: «Иисус, вошед в храм, начал выгонять продающих и покупающих в храме; и столы меновщиков и скамьи продающих голубей опрокинул; и не позволял, чтобы кто пронес через храм какую-либо вещь». Это было актом нескрываемого насилия и нарушением общественного порядка, потому что деятельность менял и торговцев во внешних частях храма разрешалась. Во время Пасхи эта деятельность была просто необходима, потому что верующие не могли издалека привозить животных для заклания и потому что иностранные паломники должны были менять свои деньги для совершения покупок на местные деньги. Поэтому трудно понять, почему Марк для обоснования насильственного действия заставляет Спасителя сказать: «Не написано ли: «Дом Мой домом молитвы наречется для всех народов? А вы сделали его вертепом разбойников». При этом Иисус осуществлял все эти действия не один, и даже не группа пришедших из Галилеи его учеников их совершала, так как она была слишком слаба, чтобы изгнать храмовую охрану, — а целой ревущей массе пришлось это делать. Но одно ясно: экзальтированность массы воспламенилась от личности Христа и его триумфального въезда; и вся буря в храме стала сопровождающим событием или, лучше сказать, частью восстания, вспыхнувшего в Иерусалиме, о чем свидетельствует уже приведенное место из Марка о Варавве. Таким образом, мы можем быть уверены, что большая часть денег, которые упали с опрокинутых столов менял, исчезла в карманах тех, кто штурмовал храм, если карманы вообще у них были; и не только в карманах сброда, но и в карманах их вожаков».
«Разве Вы, — сказал кардинал очень серьезно, — тем самым считаете, что Господь допустил или даже одобрил такие пакости? И думаете, что он был бунтовщиком такого рода, который использует низменные страсти людей в своих расчетах?»
«Упаси Бог! — сказал верховный судья, — однако, что касается самого акта насилия, то его одобрение Иисусом бесспорно, ведь он сам участвовал в этом штурме, как описано в Евангелиях, или этот штурм был осуществлен другими и Иисус лишь оказался вовлеченным в него. Во всяком случае, он его не осуждал, а от самого массового выступления, из которого возник этот акт насилия, не отрекался».
«Но как Вы объясните, что подъем, который Вы рассматриваете как национальный и патриотический, в одном из первых своих проявлений оказался направленным не против Рима, а против порядка, установленного в храме?»
«Это объясняется тем, что с национальным подъемом смешалась такая же сильная, а может быть, еще более сильная социально-революционная стихия; и это было особенностью всех иудейский подъемов. По свидетельству Иосифа Флавия, во время осады Иерусалима римлянами, когда зелоты возглавили оборону, эта особенность приводила к постоянным погромам и резне богатых. В древности была очень большая дистанция между бедными и богатыми. У других народов эта дистанция воспринималась как нечто данное, — но не у иудеев. Каждый иудей ощущал себя сыном Авраама, и поэтому равным каждому своему соплеменнику. Тем самым в общее сознание вошла идея равенства, и собственная бедность воспринималась как греховная несправедливость, даже как нарушение желаемого Богом порядка. Материалистический эгоизм, без которого, кроме святых, никто не может жить, связывается у людей со стремлением, что, впрочем, вполне целесообразно, поднять нравственные требования. В Иерусалиме было много пролетариев, которым всегда плохо жилось; и при эмоциональном менталитете иудеев можно легко себе представить, что всегда присутствующая ненависть бедных к богатым достигла высокой степени напряжения. В афере штурма храма эта чисто социально-революционная стихия и проявилась, так как торговцев и менял рассматривали как представителей богатства; и поскольку случай оказался благоприятным, то их тотчас разграбили».
«Разве Вы действительно считаете Господа материалистическим революционером такого рода?» — вскричал кардинал возмущенно.
«Великим делом Христа, непреходящим смыслом его учения было преображение отношения человека к Богу. Не угнетаемый, всегда мучимый нечистой совестью и ожидающий наказания за свои заблуждения раб перед ликом справедливого, но непоколебимо строгого Господа, а доверяющий сын, которого с отцом единит чувство любви и божественной детскости всего человечества. В такой картине мира все земные блага становились незначительными, даже теряли ценность. Ни в капиталистической, ни в коммунистической, ни вообще в какой-либо общественно-экономической системе нет места мировоззрению, которое решительно не признает материальные ценности. Однако нельзя не заметить, что в Евангелиях имеются некоторые высказывания Иисуса, которые могли дать повод для следующего мнения: богатство само по себе грех, а именно — ограбление бедных. Если же продумать весь этот текст, то можно прийти к выводу, что угодное Богу поведение заключается в следующем: богатый должен отказаться от своего состояния в пользу обездоленных на этой земле, или, другими словами, неравное распределение всей собственности является несправедливым и порочным, и это совершается людьми, извлекающими выгоду, паразитами; и как всякая несправедливость, то и эта несправедливость должна быть искоренена в грядущем царстве Христа, но не в смысле простого нивелирования, а как раз в смысле вознаграждения тех, кто обездолен в этом мире, и расплаты с теми, кто в этом мире облагодетельствован. Ясную линию в Евангелиях найти не удается, соответствующие высказывания варьируют между мягким изображением богатства как простого препятствия на пути к достижению благодати, и строгим клеймением богатства как греха. Во всяком случае, здесь уже видится зародыш мировоззрения иудейских раннехристианских сект эбионитов и, может быть, тем самым устанавливается давно искомая связь с позднеримской иудейской сектой ессеев, той иудейской сектой, к которой был несомненно близок Иоанн Креститель, и даже, предположительно, к ней принадлежал. Самой характерной для понимания того, о чем идет речь, является особенная ситуация с владельцем дома, который дружит с несправедливым Мамоной, в то время как его управитель за спиной своего господина снижает долги беднякам, подделывая долговые обязательства. Но так как управитель проводил эти денежные дела особенно изощренно, можно понять похвалу обманным действиям управителя, только предположив, что богатство его господина порочно само по себе и что поэтому, в противоположность господину, управителю все позволяется, даже ставится ему в заслугу. Но вся эта ситуация так запутана и так полна противоречий, что ее можно рассматривать как недоразумение летописца.
Во всяком случае, народ Иерусалима никогда не слышал учения Христа из его собственных уст, и о более глубоком смысле этого учения народ не знал ничего. Лишь два представления могли быть связаны с личностью этого Спасителя и могли стать поводом к выплескиванию накопившихся страстей: его появление как мессии в условиях войны, то есть как того, кто уничтожит чужестранных угнетателей, — с одной стороны, и с другой стороны, как того, кто искоренит несправедливость и установит в стране справедливость. Во все времена бедные слои населения под справедливостью понимали в основном следующее: устранение богатства богатых и его распределение среди бедных, желательно при одновременном ограничении права на ограбление, так как в рамках ограбления можно было опять же достигнуть известного неравенства при распределении, — и не в собственную пользу. Поэтому следует предположить, что высказывания Христа по этому поводу влияли на сознание масс и истолковывались этими массами, как им хотелось».
«Если мы хотим остаться при Вашей концепции, — сказал кардинал, — нам придется национальный мотив выдвинуть на первое место; и действительно, судебная процедура уже до того, как в нее вмешался Пилат, была совсем урезана. Только как вы тогда объясните, что обвинение исходило от Синедриона? Эта власть, во главе которой стоял первосвященник, осуществляла, так же как Пилат в пользу Рима, наместничество в пользу Яхве, настоящего властителя. Эта власть была настоящей представительницей иудейского народа, и ее господство было очень чувствительно ограничено римским прокуратором. Поэтому нельзя принять априори, что эти круги при явном национальном подъеме стояли на стороне римлян и своим угнетателям оказывали политические услуги. Скорее, следует искать причину их враждебного поведения по отношению к Господу на религиозной основе и предположить, что они в персоне Господа старались увидеть опасного сектанта, и во всяком случае и прежде всего для них самих, сделать его безвредным. При этом у римского прокуратора дело не дошло до смертного приговора; и поэтому они пришли к жалкой, но тактически правильной мысли очернить Господа, как якобы совершившего государственную измену перед Римом».
«Существовало множество иудейских сект, — сказал верховный судья, — и со временем сектантство принимало в рамках иудейства все большие размеры, так что о них, сектантах, можно сказать то же самое, что про наших собственных галицийских иудеев: даже если в доме жил один-единственный иудей, в доме было по крайней мере два или три различных направления иудейской веры. Получалось приблизительно так, как сейчас обстоит дело с холдинговыми компаниями в княжестве Лихтенштейн, где уже давно холдинговых компаний больше, чем жителей. Но так или иначе: неизвестно, чтобы в то время Синедрион применял против сект драконовские меры, не говоря уже о том, чтобы против одной из них прибегали к помощи римлян, и чтобы Рим также выступал бы против какой-либо религии, которую исповедовали его граждане…»