Пилигрим
Шрифт:
— Это мужчина, — отозвался Фуртвенглер, и я его видел.
— Ага!
— Не спешите кричать «ага!». Это просто новый пациент. Палата 306 — неподалеку от номера Блавинской. Очевидно, они встретились…
— Замечательно! Замечательно! Вы хотите сказать — они узнали друг друга?
— Она утверждает, что узнала его.
— И что? Он действительно с Луны?
— Бога ради, Карл Густав!
— Вы понимаете, что я имею в виду. Он тоже утверждает, что прибыл с Луны?
— Нет. Он вообще ничего не утверждает. Он немой.
— Немые луняне! Целых двое! Может, они подпишут конвенцию?
Менкен еле удержался от улыбки.
— Когда он прибыл, этот посланец? — спросил Юнг.
— Вчера днем. И никакой он не посланец. Он приехал… его привезли из Англии..
— Говорят, Англия — та же Луна, — заявил Юнг, глянув на Менкена.
Тот сидел с каменным лицом, чувствуя себя как рефери на теннисном матче. Это была его постоянная роль во время таких дискуссий: чуть меньше, чем участник, чуть больше, чем зритель. Однако именно от него ждали беспристрастных суждений, так что он не имел права становиться на чью-либо сторону.
— Как его зовут, этого человека? — спросил Юнг.
— Пилигрим.
— Пилигрим? Интересно…
— Что именно вам интересно?
— Все! Татьяна Блавинская уверена, что он такой же лунный житель, как она сама, это я понял. Но что вы еще о нем знаете? Кто он, из какого социального круга? Быть может, он человек искусства?
— Боже правый! Да, верно, — ответил Фуртвенглер. — Вы слышали о нем?
— Как его зовут? Я имею в виду его имя.
— у него нет имени. Он Пилигрим — и все.
— Так он подписывается. Я читал его статьи. Он искусствовед, причем блестящий. Написал великолепную книгу о Леонардо да Винчи. Умный парень… И в чем его проблема? В каком он состоянии?
— Он потенциальный самоубийца.
— Бог мой, как печально! Он уже пытался наложить на себя руки?
— Да, несколько раз. В последний раз он повесился. Обстоятельства его самоубийства крайне необычны. По идее он должен был умереть.
Фуртвенглер рассказал о медицинских отчетах Грина и Хаммонда, которые оставила ему для изучения леди Куотермэн.
— Мне хотелось бы его увидеть, — сказал Юнг. — Очень хотелось бы! Можно?
— Конечно. Поэтому я и пригласил вас обоих.
— Так вы говорите, он должен был умереть, но каким-то чудом остался в живых? — спросил Менкен.
— Похоже на то, — откликнулся Фуртвенглер. — Оба обследовавших его врача подписали свидетельство о смерти и уехали. Как вдруг — часов через пять, или шесть, или семь после повешения — он ожил.
— Возможно, на самом деле он не хотел умирать, — предположил Менкен.
— Но вы говорили, он хотел покончить с собой и до того. То есть были другие суицидные попытки? — спросил Юнг.
— Да.
— Тоже повешение?
— Нет. Другими способами. Он топился. Принимал яд. Все как положено.
— Потрясающе! Хотя, быть может, Менкен прав, и парень просто плохо старался?
— По-моему, для того чтобы пролежать семь часов без дыхания и пульса, нужно как следует постараться, — возразил Фуртвенглер.
— А теперь Блавинская думает, что он явился к ней с Луны.
— Увы…
Блавинская не относилась к числу любимых пациентов Фуртвенглера.
Юнг сел и решительно хлопнул себя по колену.
— Когда мы можем его повидать?
— Сейчас, если хотите.
— Очень даже хочу. Давайте выпьем! Мы все отправимся вместе. На Луну, господа! — Юнг поднял стакан и опустошил его. — На Луну — и в темпе!
Фуртвенглер крепко сжал в руке стакан. По предварительной договоренности с леди Куотермэн и с одобрения Блейлера Мистер Пилигрим был его пациентом. Тем не менее, когда Фуртвенглер поставил стакан и пошел, догоняя коллег, его кольнуло нехорошее предчувствие. Он уже не раз терял своих пациентов из-за Юнгa — как, например, Блавинскую. Именно поэтому его так возмутил рецидив ее болезни. Бьющий через край энтузиазм Юнгa порой сводил на нет все усилия других врачей. За ним нужен был глаз да глаз.
Поворачивая ключ в двери, Фуртвенглер подумал: «В один прекрасный день я вышвырну его из клиники! Надо только придумать как».
Пилигрим, беспомощный, словно ребенок, стоял посреди комнаты. Кесслер, обливаясь потом, пристегивал к его рубашке воротничок.
— Он что, не может сделать это сам? — осведомился Фуртвенглер.
От неожиданности непослушная застежка выскользнула из рук, и у Кесслера аж дух перехватило от обиды.
— Он пытался, сэр. По-моему, он хотел бы одеться сам, но где-то на полу валяются еще три застежки. Он уронил их. Я завяжу ему галстук, если вы не против.
Санитар уже выбрал великолепный голубой шелковый галстук, который висел у него на плече. Он кивнул двум другим врачам, молча стоявшим в белых халатах возле двери.
— Доброе утро, господа, — сказал он. А затем, глянув на Пилигрима, продолжил: — Мы уже прогулялись, а теперь ждем обеда. — Обернув галстуком шею пациента, Кесслер принялся завязывать узел. — Мы плохо спали, все стояли у окна и смотрели на небо. В шесть утра, за час до рассвета, мы сели и отвернулись к стене, крепко прижавшись к ней коленями. В четверть восьмого мы признали, что нам надо в туалет, сходили и вернулись к окну. Когда взошло солнце, мы подняли руку и помахали ему. Удивительно, да? И больше никаких жестов. Руки почти всегда опущены, и орудует он ими неуклюже, чему свидетельство — три потерянные застежки.
Кесслер приготовился затянуть узел галстука, но тут Пилигрим вдруг поднял руки и оттолкнул его.
Кесслер отступил назад.
— Ну что ж. Еще одна попытка.
Пилигрим закончил узел и сдвинул его набок.
Фуртвенглер подошел к нему по ковру.
— Мистер Пилигрим! — сказал он, сияя отшлифованной годами улыбкой. — Я привел к вам познакомиться своих коллег — доктора Юнга и доктора Менкена.
Пилигрим, опускавший кончики воротника, повернулся к зеркалу над комодом.
— Мистер Пилигрим!