Пилот на войне
Шрифт:
В том вылете погибли два моих однокурсника: Переверзев и Терновой.
Я не плакал, нет. Столько смертей было вокруг, что слезы иссякли.
Примерно тогда же из небытия вернулся Сашка Пушкин. Оказывается, выжил, хороняка! Попал в плен, бежал, снова попался, содержался на какой-то неведомой планете, а потом его выменяли вместе с остальными на пленных конкордианских заотаров. Словом, везучий сукин сын!
«Сукин сын», кстати, плакал, когда узнал, сколько нас осталось. Как Самохвальский произнес фамилию Готовцева, так извинился и пошел в гальюн. Откуда вышел минут
Мы ничего не сказали. Шуточки по такому поводу неуместны. А я позавидовал. Я-то плакать совсем разучился, хотя стоило бы.
Итак, я не лил слез. А что я делал? Я молился. За себя, за своих, за Россию. Но больше всего я молился, чтобы на тактический экран из черноты космоса не выплыл корытообразный нос тяжелого авианосца «Римуш». Ведь на нем сражалась моя любимая — лейтенант флота Конкордии Рошни Тервани.
Словом, такой вот пролог.
Теперь сама история.
Перед главной площадью Города Полковников для парада, колоннами, строились войска. В каждом городе, даже таком «неправильном» как Город Полковников, должна быть площадь.
Она и была. С простым названием: Московская.
Вдоль одной длинной стороны — парадное здание штаба (никаких реальных оперативно-технических функций, чисто представительское сооружение), вдоль другой — длиннейшая галерея Центрального универмага. На южном торце — собор Архистратига Михаила с памятником Героям, на северном — музей Воинской Славы.
Ничего не напоминает? Правильно. Тень Красной площади на другой стороне обитаемого космоса.
И как бывало в грозную пору, площадь принимала парад, с которого людям суждено отправиться в огонь.
Клоны не торопились. Адмирал Пентад Шахрави тщательно собирал Группу Флотов «Гайомарт» на дальних рубежах системы С-801. И прямо в эти секунды причесывала те рубежи дозорная гребенка флуггеров.
Самое время для последнего парада.
Десятки камер нацелились на площадь. Голограмма транслировалась на все без исключения боевые посты. Так что те, кого не оказалось в парадных коробках, смогли поучаствовать через электронное посредство.
Я не попал в число дежурных истребителей, которые выгуливали разведфлуггеры «Асмодей». Первой выпало отдуваться эскадрилье И-02. Я стоял в строю на ангарной палубе — самом большом помещении авианосца. Вся капитальная переборка превратилась в огромный трехмерный экран, перед которым замерло знамя, контр-адмирал Канатчиков и руководитель полетов Шубин. А за ними — мы. Пилоты, техники, канониры, ходовики, связисты, химики, медицина и так далее по боевой номенклатуре.
Сокрушительные киловатты раскатили в воздухе громокипящие слова:
— Парад, смирно!
Сводная дивизия щелкнула тысячами каблуков.
— Побатальонно! На одного линейного дистанции! Первый батальон пр-р-рямо! Остальные на-право! На плечо!
Автоматы с лязгом взлетели вверх…
— Равнение направо! Шагом марш!
Осназ, крепостная пехота, мобильная пехота, все в боевых скафандрах, никакой праздничной мишуры. Забрала подняты, но дыхательные маски надеты. Бронированные ботинки грохочут по площади, вздымая снежную пыль. Следом — танки и самоходное ПКО. Вот они выстроились лицом к штабу, а над площадью на бреющем полете пронеслись флуггеры крепостного авиакрыла.
— Равнение на знамя!
Над площадью плывут полотнища.
Свидетели боевой славы минувших веков: черный орел на золоте, что видел Бородинское поле, изорванный пушечными ядрами под Севастополем Андреевский стяг, Красное Знамя с золотой звездой, серпом и молотом — то самое, священное, реявшее над осажденной Москвой в сорок первом…
Настоящие, никаких новоделов… А потом наши родные: армия, флот и трепещущий на ветру русский орленый триколор.
И гремело над площадью «Славься»!
И объезжал войска главком. И «ур-р-ра» из тысяч глоток, усиленное динамиками, раскололо небо. И звучала речь Председателя Совета Обороны.
А потом войска развернулись, сделав круг по площади, и ушли на войну. И провожал их золоченой бронзой и звонкой медью Государственный Гимн Российской Директории.
Когда трансляция прервалась и трехмерную глубину заменила унылая броня переборки, Канатчиков повернулся кру-у-угом, скрежетнув по палубе ножнами меча.
— С Богом, — коротко сказал он. — Боевые расчеты, занять места согласно расписанию. Пилоты, по машинам!
Спецназ «Скорпион» по команде занял места в планерах. Это было давно, целых двадцать минут назад. Двадцать минут перед броском — это очень много.
Взвод лейтенанта Шираза в образцовом порядке разместился в герметичном отсеке малого планера. Спецназ — слишком ценная фигура на шахматной доске, чтобы рисковать целой ротой, сажая ее на один большой борт. Взводные планеры — привилегия элиты. Вслед за ними устремятся на обреченную планету танкодесантные корабли, флуггеры и катера. Они повезут на расчищенные площадки пехоту, танки и вертолеты.
Но чистить дорогу — им, «скорпионам». И флуггерам, разумеется. Иногда Шираз жалел, что не стал пилотом, как его старший брат Сиявуш.
Боевая задача поставлена. Их цель — космодром «А». Упасть на голову, выжечь всё жаром посадочных двигателей и ввязаться в ближний бой, в котором «Скорпиону» нет равных.
И что же?
Ничего. Полное бездействие. Полчаса. Сорок минут. Нельзя ждать на войне, когда войскам отдан приказ «готовность ноль». Солдаты перегорают, даже элита.
Шираз оглянулся.
Элита нынче — так себе.
Вроде бы всё хорошо: скафандры матово сияют. Оружие в стойках по правую руку от каждого кресла. Двадцать кресел с одной стороны, двадцать с другой. Позади — десантная аппарель, спереди возле командирского пульта — его место.
Ах, как красивы скафандры! Шираз любил их. Легкие и удобные «Вананд» — полководец Юга, который обеспечивает движение Солнца и Луны, служит для освещения мира и способствует рождению и росту всего в авестийской традиции. Обязывающее название.