Пингвины над Ямайкой
Шрифт:
– Но они же первобытные, – возразил француз.
– Ну, и что? Учиться в базовой школе это не мешает. Обычаев с извращениями у них почти нет. Только какие-то племена делали детям пирсинг, но это наш суд запретил.
Дюги недоуменно потряс головой.
– Простите, как первобытный человек, который живет под навесом из листьев, ходит голый, и верит в духов, может учиться в нормальной базовой школе?
– Про навес это вы, док, верно подметили. Но для этого уже разработан стандартный метод модернизации. Ставится такой технический модуль: в нем солнечная батарея,
– Гм… – Дюги опять тряхнул головой, – Но это же как-то безумный анахронизм!
– Фигня, – Хаген махнул рукой, – С хронизмами пусть историки разбираются. А нам главное, чтобы людям удобно. У вас, во Франции, жить под навесом и ходить голым нельзя: типа, холодно. А в экваториальном поясе – легко. Так даже гигиеничнее, и у медиков меньше проблем. Тичерам немного сложно, потому что эти ребята не могут спокойно сидеть на месте, и еще у них внимание быстро рассеивается. Мне про это рассказывали. Но для грамотного тичера не проблема к этому приспособиться.
– Гм… – повторил Дюги, – А баджао?
Хаген щелкнул зажигалкой, прикурил потухшую сигару, и произнес.
– Баджао, док – это, как бы, символ. Foa-te-miti на утафоа, или Orang-laut, если по-малайски. Люди моря. Что-то типа морских хиппи. У вас во Франции есть хиппи?
– Не знаю… Наверное, есть, хотя я не интересовался.
– …Так вот, – продолжил Хаген, – хиппи это для вас символ свободного человека, которому все по фигу. У него нет ни хрена, кроме лодки, он бродит за удачей, где придется и живет, как получится, а когда хорошее настроение, поет песни. Хиппи появились в прошлом веке, а баджао – во времена ваших фараонов. Прикиньте док!
– Гм… – очередной раз произнес Дюги, – Вряд ли, фараонов можно считать нашими.
– Ну, пусть не ваши. Я про них сказал просто, чтобы отметить время.
– …И для нас хиппи не символ свободного человека, – добавила Доминика, – скорее, просто эпатажный бродяга.
– Значит, мне показалось, – ответил Хаген, – я подумал по аналогии. Для нас баджао – символ… Вернее, не только символ… Короче, мы с ними нужны друг другу…
Люси толкнула его кулачком в бок.
– Хэй, Хаг! Смотри, Флер с Ежиком в тиморском колледже зажигают! Iri! Классно!
– Извините! – сказал Хаген своим собеседникам, и придвинулся к ноутбуку.
Гастон Дюги недоуменно пожал плечами.
– Удивительное дело! Как легко мы понимаем друг друга по техническим вопросам, и насколько сложно найти общий язык во всем, что касается политики и образа жизни.
– Хотите, открою один секрет? – спросила Жанна.
– Разумеется! – Дюги улыбнулся, – Какой же француз не захочет узнать секрет такой очаровательной женщины, как вы?
– О! – канадка сделала круглые глаза, – Увы, в данном случае ничего личного. Просто наблюдение, которым я могу поделиться. С меганезийцами лучше говорить о жизни, политике, и вообще на гуманитарные темы, самыми простыми словами. Вне бытовой лексики, ваши и их гуманитарные понятия это две разные галактики.
– По-моему, и в бытовой лексике тоже разные галактики, – заметила Доминика, – как только заходит разговор об отношениях в семье… Ты понимаешь, Жанна?
– Я понимаю. Но, видишь ли, с меганезийской точки зрения, наши стандарты в семье, отношения в сексе, приличия, это политика и идеология. Причем вражеская.
– Какая политика? Это основы взаимного уважения между мужчиной и женщиной.
Жанна вздохнула и немного грустно улыбнулась.
– Все несколько сложнее. Они сразу спросят тебя: «Кто придумал такие основы?»
– Черт! – воскликнула француженка, – Какая разница, кто?
– А они скажут: «ОК, ты не знаешь», и спросят: «А зачем некто это придумал?».
– Как зачем? Должны же быть в обществе какие-то элементарные нормы!
– А они скажут: «Общественные нормы – это уже политика». И перейдут к римскому вопросу: «Кому выгодно?». Это далеко не шутки, Доми. В Меганезии в первые годы Хартии, за школьное преподавание основ евро-христианской семейной морали было расстреляно несколько тысяч человек. Казалось бы: нелепая теория заговора. Но вот парадокс: европейские и североамериканские политики отреагировали на это, как на военно-политический акт. Как если бы это был силовой передел мировых рынков.
– Ты хочешь сказать, что меганезийцы в этом правы? – удивилась Доминика.
– Не знаю. Но я вижу, что в этой семейной теме все не так просто, как кажется.
Дюги нетерпеливо похлопал ладонью по борту лодки.
– Извините за вмешательство, но, может быть, сначала договорим про общины?
– Если честно, – произнес Фрэдди, – я пока не понял, в чем вы видите проблему.
– Я вижу ее в том, уважаемый коллега, что дикарские, первобытные общины здесь всячески опекаются, а цивилизованные – наоборот, подвергаются репрессиям.
– Какие например? – спросил канадец.
– Я не буду говорить об исламских общинах, – ответил Дюги, – Возможно, они были источником терроризма, и с ними поступили соответственно. Но почему таким же образом обошлись с христианскими общинами?
– Об этом только что сказала Жанна, – заметил Фрэдди, – По меганезийским законам, проповедь определенных видов морали аналогична тому, что в Европе или Америке называется: «государственная измена». Правда, в Меганезии нет государства в нашем понимании, но суть дела от этого не меняется.
– М-да, – произнес француз, – Я все меньше понимаю позицию Святого Престола по Меганезии. Или это способ подставить другую щеку, как рекомендует евангелие?
Тем временем, интересующая меганезийскую парочку часть трансляции, видимо, завершилась. Хаген снова прикурил потухшую сигару и поинтересовался:
– Мы пропустили что-то важное? Еще раз извиняюсь, что отвлекся…
– Собственно, ничего дополнительного, – ответил Дюги, – я лишь уточнил свой тезис, состоящий в том, что у вас поощряют первобытность и репрессируют цивилизацию.