Pink Floyd. Кирпич к кирпичу
Шрифт:
КРИС САЛЕВИЧ: Было ли трудно заменять Сида как лидера «Pink Floyd»? Чувствовал ли ты себя в его тени?
РОДЖЕР УОТЕРС: Ну, заменять Сида как лидера «Pink Floyd» было здорово. Но Сид как сочинитель был неповторим. Я никогда не мог подняться до его сумасшедшей проницательности и чувственности. Фактически долгое время я даже не мечтал о притязании на какую-либо проницательность. Но я всегда приписывал Сиду ту связь, которую он осуществил между его личным подсознанием и коллективным групповым сознанием. У меня ушло пятнадцать лет, чтобы добиться чего-то подобного. Но что давало возможность Сиду видеть вещи так, как он их видел? Почему вообще артист становится артистом? Артисты просто чувствуют и видят вещи по-другому в отличие от остальных людей. В известном смысле это счастливый дар, но это может также быть страшной бедой. Большое удовольствие зарабатывать на этом, но часто это также ужасная ноша. Вопреки тому факту, что Сид был полностью невменяем, когда делал свои два сольных альбома, часть его работы поразительно
КРИС САЛЕВИЧ: Что Сид Барретт делает сейчас?
РОДЖЕР УОТЕРС: Последний раз я видел его около десяти лет назад. Но моя мама по-прежнему живет в Кембридже, и время от времени я кое-что слышу о нем. Он вообще-то не очень много делает. Проблемы с Сидом начались, когда у нас были менеджерами Эндрю Кинг и Питер Дженнер из «Blackill Enterprises», к которым я до сих пор питаю дружеские чувства. Когда Сид двинулся, я отстаивал позицию, что мы могли бы продолжить работать с Сидом, который по-прежнему считался бы участником группы, но появлялся на сцене только для бутафории. Однако у Сида были другие идеи: он хотел присоединить к нам двух саксофонистов и певицу, на что мы решительно сказали «нет». Но Питер и Эндрю посчитали, что у нас ничего не получится без Сида, и остались с ним. Вот как «Pink Floyd» пришли к менеджерству Стива О'Рурка. Брайан Моррисон был нашим агентом, когда мы были с «Blackill», а Стив О'Рурк был бухгалтером, работающим на него. Брайан Моррисон захотел продать группу компании Брайана Эпштейна «NEMS», но у нас никогда не было официального контракта с ним. Поэтому накануне вечером перед тем, как сделка с «NEMS» должна была состояться, он уговорил нас подписать контракт: «Только законность, парни, иначе мы не сможем легально ездить на американские гастроли». На следующий день он продал агентство и нас вместе с ним. Стив О'Рурк перешел к «NEMS» как часть сделки. В «NEMS» он руководил отделом менеджмента, и, когда мы ушли из этой компании, мы взяли Стива с собой. Все же он был в десять раз дешевле, чем Роберт Стигвуд, — это были времена, когда менеджеры старались получать сорок процентов с прибыли. И это все очень хорошо работало в течение довольно долгого времени. Стив очень энергичный человек, и мы были очень довольны друг другом. И отдавая ему должное, скажу, что Стив О'Рурк никогда не отказывался от своей работы и старался заполучить для меня полные стадионы. Ноего позиция хорошо была высказана в одном интервью по телевизору, когда он еще был моим менеджером. Он как раз стал параллельно менеджером гоночной команды «British Le Mans». Стив сказал (пародирует Артура Дейли): «Менеджмент есть менеджмент. Неважно, поп-группа это, гоночная команда или бисквиты». Я подумал: «Ах ты, дырка в жопе». Он явно несколько увлекся своей ролью.
КРИС САЛЕВИЧ: Почему, ты думаешь, «Dark Side Of The Moon» был столь успешным альбомом?
РОДЖЕР УОТЕРС: Он очень хорошо сбалансирован и хорошо построен динамически и музыкально, и я думаю, его идеи волнуют слушателей. Он дает удовлетворение. Я также думаю, это был первый альбом такого рода. Люди часто ссылаются на пластинку «SF Sorrow» группы «The Pretty Thinghs» как на имеющую похожую форму — они обе были сделаны в одной и той же студии примерно в одно и то же время, — но я считаю, наш альбом был первым полностью связным альбомом в истории рок-музыки. Концептуальным альбомом, приятель! Я всегда полагал, что он будет невероятно успешным. У меня были такие же предчувствия и относительно «The Wall». К концу студийной работы, приблизительно тогда, когда я сводил дорожки, у меня появилось приятное чувство удовлетворения от обеих пластинок. Ты отошел от них, и каждая из них совершенна. Но, конечно, «Dark Side Of The Moon» покончила с «Pink Floyd» раз и навсегда. Добиться успеха — это цель любой группы. И когда вы достигаете его, все кончено. Оглядываясь назад, я думаю, что «Pink Floyd» кончились в тот момент, как это произошло.
КРИС САЛЕВИЧ: Не считая морального дискомфорта, каковы были основные проблемы, связанные с таким громадным успехом?
РОДЖЕР УОТЕРС: Главным образом одна проблема — что делать со всеми этими деньгами! Ты мечтаешь о том, как грандиозно мог бы их потратить. Но в конце концов решаешь их не тратить!
КРИС САЛЕВИЧ: Насколько комфортабельно ты себя чувствуешь, делая сольные пластинки? Не беспокоит ли тебя, что ты, вероятно, не будешь иметь такого же успеха, как «Pink Floyd»?
РОДЖЕР УОТЕРС: Да, но этому беспокойству я стараюсь не поддаваться. Однако я признаюсь, что не использую в достаточной мере воображение в своем сочинительстве, поскольку мой творческий процесс весьма пассивен, имеет нечто общее с групповым подсознанием, с которым я мог бы сделать еще один альбом, способный взволновать миллионы. Я все время ищу счастливое стечение обстоятельств, которое произошло с «Pink Floyd» дважды: с альбомами «Dark Side Of The Moon»
КРИС САЛЕВИЧ: Ты не рассматриваешь их как логическое завершение своего творчества?
РОДЖЕР УОТЕРС: Ну нет. То есть да, конечно, я рассматриваю их как логический итог процесса сочинительства. Но тот факт, что эти альбомы покупают не только тинейджеры, на которых ориентируется рынок звукозаписи, то, что они дошли до других людей, которые стали покупать их в невероятных количествах, это необычно. И ты не можешь объяснить это только тем, что каждая имела хит-сингл и что они содержат несколько хороших мелодий. Существует масса дисков, на которых записаны хорошие мелодии. Но очень редко удается послушать альбом, который задевает чувствительные струнки души, который соединяет поколения. Рок-н-ролл становится взрослым, и его первые слушатели становятся старше вместе с ним. И если ты сможешь снабдить их материалом, подходящим для взрослых, тогда они купят его.
КРИС САЛЕВИЧ: Я нахожу интересным то, что ты называешь свою работу пассивной.
РОДЖЕР УОТЕРС: Я бы не сказал, что она обязательно пассивна, но в целом процесс сочинительства чрезвычайно пассивен. И в определенных отношениях на каждый альбом эта пассивность распространяется. Я никогда не прихожу сюда весь в поту и не говорю (говорит голосом Безила Фолти): «Порядок, я собираюсь написать песню о Маргарет Тэтчер». Если я просыпаюсь утром, лежу в ванне и чувствую, что вхожу в странное, отстраненное состояние, тогда я знаю, что мне стоит прийти сюда и попробовать взять пару аккордов на каком-нибудь инструменте — ну, это всегда либо рояль, либо гитара. И я просто сижу здесь, пока песня не появляется. Я могу сочинять почти в любое время дня, но почти никогда поздно вечером — это может быть неприятно для людей вокруг тебя, а ты не должен ни на что отвлекаться.
КРИС САЛЕВИЧ: Ты говорил о том, что твое пассивное сочинительство приходит из подсознания. Ты много читаешь книг по философии или психологии?
РОДЖЕР УОТЕРС: Нет. Меня действительно интересуют эти сферы, но у меня рано возникло отвращение к таким книгам, и я нахожу их очень трудными для чтения. Ребенком я не имел привычки читать. Когда я стал подростком, у меня был период, когда я читал Джеймса Джойса, потому что его читали хиппи. Потом я получил очень поверхностное представление о той литературе, которая могла бы доставить мне радость. Но сейчас, если бы я сидел на пляже, я предпочел бы прочесть «А Ship Must Die» («Корабль должен погибнуть») или что-то наподобие. Мне очень нравятся эти запутанные морские истории о Второй мировой войне в стиле Хорн-Блоуера.
КРИС САЛЕВИЧ: Ты изучал архитектуру. Ты хорошо рисовал?
РОДЖЕР УОТЕРС: Не в школе, нет. Сейчас я немножко умею рисовать. У меня сильная тяга к образованию. В Кембридже я ходил в школу, в одну из тех классических средних школ, к которым Тэтчер собирается вернуться, где меня держали за полного идиота по всем предметам, в особенности по английскому языку. Учитель рисования был такой неумелый, что его все равно что не было. Большинство учителей были абсолютными свиньями, и школа была интересна только тем, что давала возможность поступать в университет, в частности в Оксбридж. Это была настоящая скотобойня. Я ненавидел ее. Все, что они делали, — это определяли твою профессиональную пригодность и натаскивали по профильным дисциплинам. Я обнаружил, что физика и подобные ей предметы достаточно легки, чтобы с ними справиться, поэтому меня отправили по этой дорожке. Когда я закончил школу, я был готов поступать в Манчестерский университет на инженера-механика. Но внезапно я подумал, что еще три года обучения я не выдержу. Поэтому я сделал годичный перерыв. Затем я сделал выбор в пользу Национального института промышленной психологии, в котором я сдал целую кучу экзаменов — относился я к этому совершенно без энтузиазма. Мне сказали, что из меня получится хороший архитектор, что звучало не так грустно, как инженер-механик. Поэтому я сказал: о'кей. Потом мне пришлось научиться рисовать, потому что они хотели, чтобы у меня была папка с рисунками для твоего интервью.
КРИС САЛЕВИЧ: Они ничего не сказали о склонности к музыке?
РОДЖЕР УОТЕРС: О нет, они не увидели во мне этого. Но как бы то ни было, музыка — это только математика. Она — еще один способ интерпретации математики, музыкальные интервалы также являются математическими интервалами. Если ты удвоишь частоту ноты, она становится октавой. Мы называем это музыкой, но наш мозг думает: «О, здесь в два раза быстрее!» Впрочем, должен признать, я никогда не видел музыки в математике. Она была для меня совершенно нудной работой. Мне она была абсолютно неинтересна. Я никогда не видел красоты в математике.
Я начал изучать архитектуру, но спустя два года меня выгнали за отказ посещать лекции по истории архитектуры. Я был очень несчастен. Мне было противно учиться. Но лекции по истории архитектуры, которым я противился, были очень реакционными, поэтому это была честная борьба. Я сказал, что не буду сдавать экзамены, поскольку учитель отказался разговаривать со мной. Он приказал нам сидеть и копировать рисунок с доски. И я попросил его объяснить, зачем это делать, потому что я не видел смысла в копировании с доски того, что он сам только что скопировал с учебника. Это напоминало школу. Я не мог приспособиться к этому. Когда ты идешь в университет, ты рассчитываешь, что с тобой будут обращаться, как со взрослым…