Пионеры, или У истоков Сосквеганны (др. изд.)
Шрифт:
Войдя в залу, огромные двери которой были открыты, Эдвардс увидел Бенджамена, занимавшегося уборкой, и спросил его, где судья.
— Судья только что пошел в свой кабинет вместе с этим сутягой Дулитлем, а мисс Елизавета в гостиной. А что, мистер Оливер, ведь чуть не сыграла с нами штуку эта пантера или пентера — не знаю толком, как она называется, потому что это не английский зверь! Я говорил зимой, что она бродит по холмам, потому что еще осенью слышал ее голос однажды вечером на берегу озера, когда плыл в челноке с рыбной ловли. Если бы она выплыла на озеро, где человек видит, как ему управлять своим
— Хорошо, хорошо, — перебил Эдвардс, — я должен видеть мисс Темпль.
— И вы ее увидите, сэр, — отвечал дворецкий. — Она в той комнате. Боже, мистер Эдвардс, вот была бы потеря для судьи! Я говорю, сэр, что этот мистер Бумпо почтенный человек и одинаково ловко владеет ружьем и острогой. Я его друг, мистер Оливер, а стало быть, и ваш, потому что вы плаваете под одним флагом с ним.
— Благодарю вас, дружище! — воскликнул Оливер, крепко пожимая ему руку. — Возможно, что нам понадобится ваша дружба. В таком случае, мы известим вас.
Не дожидаясь ответа, молодой человек вошел в гостиную.
Елизавета была одна. Она прикрыла глаза рукой и, по-видимому, задумалась.
Удивленный ее позой, молодой человек осторожно и почтительно приблизился к ней и сказал:
— Мисс Темпль, мисс Темпль, я боюсь показаться навязчивым, но мне необходимо сказать вам несколько слов.
Елизавета опустила руку и взглянула на него своими черными глазами, на которых виднелись слезы.
— Это вы, Эдвардс? — сказала она таким мягким тоном, каким говорила до сих пор только с отцом. — В каком состоянии вы оставили нашу бедную Луизу?
— Она со своим отцом, счастлива и рада спасению, — сказал взволнованный ее тоном Оливер. — Вы не можете себе представить, с каким глубоким чувством она приняла мои поздравления. Мисс Темпль, когда я узнал о страшной опасности, которой вы подвергались, мои чувства были слишком сильны, чтобы найти выражение. Потом я успокоился, пока шел к мистеру Гранту, и, вероятно, сумел выразить их лучше, потому что мисс Грант… плакала, слушая меня.
На минуту Елизавета снова закрыла глаза рукой. Но чувство, вызвавшее это движение, быстро миновало, и, открыв лицо, она продолжала с улыбкой:
— Ваш друг, Кожаный Чулок, сделался теперь и моим другом, Эдвардс! Я обдумывала, что бы мне сделать для него. Может быть, вы, зная его привычки и желания, скажете мне…
— Могу! — воскликнул молодой человек с волнением, поразившим его собеседницу. — Могу! Натти был так неблагоразумен, что нарушил закон и убил сегодня оленя. Не один… я должен разделить с ним ответственность, потому что участвовал в этой охоте. Вашему отцу донесли об этом, и он предписал произвести следствие…
— Я знаю все, — перебила Елизавета. — Я знаю все. Законные формы должны быть соблюдены, следствие должно быть произведено, олень найден и штраф уплачен. Но я повторяю ваш вопрос: неужели, прожив так долго с нами, вы не знаете нас? Взгляните на меня, Оливер Эдвардс! Неужели вы думаете, что я способна допустить, чтобы человек, спасший мне жизнь, томился в тюрьме из-за пустого штрафа? Нет, нет, сэр! Мой отец — судья, но он человек. Мы уже столковались на этот
— Какую тяжесть вы снимаете с моей души! — воскликнул Эдвардс. — Значит, его оставят в покое? Ваш отец защитит его? Я имею ваше заверение, мисс Темпль, и должен верить!
— Вы можете получить подтверждение от него самого, — сказала Елизавета. — Вот он идет.
Но наружность Мармадюка, который вошел в комнату, противоречила ожиданиям его дочери. Брови его были нахмурены и лицо расстроено. Елизавета и молодой человек молчали. Судья же прошелся раз или два по комнате и, наконец, воскликнул:
— Наши планы расстроены, дочка! Упорство Кожаного Чулка навлекло на него преследование закона, и теперь уже не в моей власти предотвратить последствия.
— Как! Каким образом! — воскликнула Елизавета. — Штраф ничего не значит; конечно…
— Я не думал, я не мог предположить, что одинокий старик осмелится оказать сопротивление представителям правосудия, — перебил судья. — Я предполагал, что он подчинится обыску, а затем штраф будет уплачен, и закон удовлетворен. Но теперь ему придется испытать на себе строгость закона.
— Каким же наказанием угрожает ему закон, сэр? — спросил Эдвардс, стараясь говорить спокойно.
Мармадюк быстро повернулся к нему и воскликнул:
— Вы здесь? Я и не заметил вас. Не знаю, каким, сэр! Судья не может решать, пока не выслушаны свидетели и не высказались присяжные. В одном только могу вас уверить, мистер Эдвардс: оно будет соответствовать закону, как бы ни было это тяжело для меня в виду того, что этот горемыка оказал такую услугу моей дочери.
— Кто же сомневается в справедливости судьи Темпля? — с горестью возразил Эдвардс. — Но будем рассуждать спокойно, сэр! Неужели годы, привычки, наконец, невежество моего старого друга не могут избавить его от наказания?
— Каким образом? Это смягчающие обстоятельства, но разве они могут оправдать его? Может ли какое бы то ни было общество потерпеть, молодой человек, чтобы служителей закона встречали с оружием в руках? Для этого ли я цивилизовал пустыню?
— Если бы вы цивилизовали зверя, который угрожал жизни мисс Темпль, сэр, ваши рассуждения были бы основательнее.
— Эдвардс! — воскликнула Елизавета.
— Тише, дитя мое! — перебил отец. — Молодой человек несправедлив. Но я не подал ему повода к этому. Я пропущу мимо ушей твое замечание, Оливер, так как знаю, что ты друг Натти, и что эта дружба заставила тебя перейти границы приличия.
— Да, он мой друг! — воскликнул Эдвардс. — И я горжусь этой дружбой. Он простой, не ученый, даже невежественный человек, быть может, не без предрассудков, хотя я чувствую, что его мнение о людях во многом справедливо; но у него есть сердце, судья Темпль, которое искупило бы тысячу недостатков: он помнит своих друзей и никогда не покидает их, хотя бы это была его собака.
— Это почтенные качества, мистер Эдвардс, — мягко возразил Мармадюк. — Правда, мне никогда не удавалось приобрести его расположение, так как он всегда проявлял ко мне антипатию, но я приписывал это своенравию старика. Как бы то ни было, когда он явится передо мной, как перед судьей, его прежнее отношение ко мне не послужит к отягчению его преступления так же, как его недавние услуги — к смягчению.