Пионеры Вселенной
Шрифт:
Это нелегко сделать. Я сам был вчера как помешанный. Жажда любви накапливалась во мне годами и вдруг прорвалась сразу. Но теперь, когда я немного пришел в себя, я должен сдержать чувства и отдать предпочтение разуму. Я должен спросить себя: имею ли я право на любовь в своем теперешнем положении, как агент Исполнительного комитета, наделенный особыми полномочиями? Не навредит ли она той важной миссии, которая на меня возложена? Ведь Михайлов запретил мне поддерживать даже самые малые знакомства… Положим, Лизе можно довериться. Но к чему может повести наша любовь? Много ли счастливых дней выпадет нам на долю?
Не сегодня-завтра меня могут схватить и повесить.
Что же делать? Как же мне поступить?» Кибальчич встал, прошелся и опять сел к столу. Минут пять он сидел, потом взял бумаги. Руки его слегка дрожали. Но, обмакнув перо в чернила, он написал твердым почерком:
«Милая, славная, дорогая Лиза!
Я очень, очень люблю Вас. Эта любовь будет жить в моем сердце, покуда оно бьется. Но я призван для другого и не могу быть с Вами. Простите меня за эту горькую правду. Простите! Мне очень тяжело причинить Вам горе этим письмом, но своим согласием я бы совершил преступление и сделал бы Вас несчастной на всю жизнь.
Милая Лиза! Поймите меня и простите!.. Прошу, умоляю – не отсылайте от себя Сергея. Он чудесный человек и искренне любит Вас. Надеюсь, что бог пошлет Вам счастье. А обо мне постарайтесь забыть – так будет лучше.
Склоняюсь пред Вами, чудная, возвышенная девушка, и целую Ваши руки.
Преданный и благодарный Вам до конца дней
Кибальчич запечатал письмо в конверт, написал адрес и, сказав Ивановской, что идет прогуляться, вышел на улицу. Было сумеречно и тихо. Небо хмурилось. Он прошел в дальний конец улицы и опустил письмо в почтовый ящик…
2
Получив письмо от Кибальчича, Лиза долго плакала. Волшебный замок, построенный ее мечтами, рухнул, рассыпался в прах. Жизнь, казавшаяся ей такой красивой, манящей вдруг померкла, как меркнет, тускнеет лучезарный пейзаж, когда солнце закрывают тучи.
Ее солнце лишь улыбнулось ей, окрасив мир в радужные тона, и тут же ушло, закатилось, потухло. И все вдруг стало для нее тусклым, безрадостным, мрачным. Душой завладели тоска и одиночество. Лиза, закрывшись в своей комнате, уныло ходила из угла в угол, читала Надсона:
Чего мне ждать, к чему мне жить,К чему бороться и трудиться:Мне больше некого любить,Мне больше некому молиться…Особенно тоскливо бывало Лизе, когда город засыпал и потемневшие ночи пугали своей тишиной. Укладываясь спать, она не тушила лампу и брала в постель Мурку – пушистую, ласковую кошку. Вдвоем с кошкой ей не было так одиноко. Почти каждую ночь перед сном к Лизе заглядывала мать: кроткая, неторопливая, в белом накрахмаленном чепце. И сегодня, едва Лиза улеглась в постель и под мурлыканье кошки стала думать о случившемся, Екатерина Афанасьевна, неслышно войдя, присела на краешек стула у кровати, как к больной.
– Ну что, касатка моя, Лизонька, все тоскуешь, все плачешь? Уж мы с отцом извелись, на тебя глядючи… Уж открылась бы ты, родимая, поведала, что за беда приключилась… ведь все-таки я мать. Кто может быть ближе да родней? Кто, кроме меня, поймет тебя, пожалеет, поможет?
Лиза взяла руку матери, погладила, поцеловала:
– Спасибо, мамочка, спасибо. Ты хорошая, славная, родная. Я очень тебя люблю.
– Знаю, касатка моя, что любишь, только понять не могу, чего ты таишься. Ведь я для тебя жизни не пожалею. С кем же тебе и посоветоваться, как не с матерью. Ведь я не только мать, я же друг тебе, Лизонька. Друг до самой могилы.
Лиза глубоко вздохнула. «Маме бы можно сказать – она поймет, но боюсь, расскажет отцу. А тот, в горячке, может сделать непоправимое… Нет, коли я решилась стать верной подругой революционера, я должна учиться молчать. Я должна воспитывать в себе твердость духа. Может, придется столкнуться еще и не с такими испытаниями».
– Ну что ты, Лизонька? Что же ты молчишь?
– Ты все знаешь, мама… Да и очень хочу спать. Прямо глаза слипаются. – Лиза легла щекой на подушку и закрыла глаза.
– О-хо-хо! – вздохнула мать. – Видать, в деда пошла ты, Лизонька. Не будь плохим помянут, покойник каменный был человек… Только он один и был такой бессердечный в нашей семье.
Лиза ничего не ответила. Она спала. Мать постояла, прислушиваясь, перекрестила дочь и, убавив в лампе огонь, тихонько вышла…
3
В пятницу перед вечером, когда Кибальчич работал над статьей, получив строгую инструкцию никуда не выходить, пришел Михайлов.
Он осунулся, глаза светились лихорадочным блеском. Это испугало Кибальчича.
– Саша! Здравствуй, друг! Что-нибудь случилось?..
– К сожалению, да… – Михайлов присел. – У нас есть один верный человек, как и ты – агент Исполнительного комитета, который работает в Третьем отделении.
– Это Клеточников?
– Как? Ты знаешь?
– Да. Мне говорил Желябов.
– Тем лучше. Так вот, он два года охраняет партию от всяких бед. Я виделся с ним и он сообщил…
– Что же? – нетерпеливо прервал Кибальчич.
– Самое худшее – Гольденберг оказался предателем!.. В Одесской тюрьме к нему, под видом арестованного революционера, поместили шпиона Курицына, и Гольденберг разоткровенничался и рассказал про тебя. О вашей встрече в Елизаветграде и о твоей миссии.
– Какое легкомыслие, какая беспечность, – насупился Кибальчич.
– Если бы мы тогда не заменили тебе фамилию на Агаческулова, ты бы уже сидел в крепости.
– Он сообщил что-нибудь еще?
– В том-то и беда. Он размяк на следствии и выдал все, что знал. А знал он многое…
– Это ужасно и непоправимо! – вздохнул Кибальчич. – Но значит ли предательство Гольденберга, что мы должны сложить оружие?
– Нет, мой друг, напротив! Мы должны замаскироваться и выстоять! Выстоять и активизировать нашу борьбу. Партия должна не только уцелеть, но и собрать все силы в кулак. Необходимо железное упорство. Если в ближайшее время мы не покончим с тираном, он расправится с нами.