Пионовый фонарь: Японская фантастическая проза
Шрифт:
Нет, это не мир Добра, это такой же мир Зла, лишь перевернутый: его зеркальное отражение. И не случайно внешнее сходство наместника с Хэйтой, закономерна их одновременная гибель: оба они посягнули на величие божества, и божество покарало их за гордыню. Но в этом черном мире Зла даже всемилостивый Будда, которого Хэйта изваял из камня, а Мунэёри уничтожил, тождествен Дьяволу. Голова его, отсеченная стрелой Мунэёри, «необычна для будды: гневно вытаращенные глаза, оскаленные клыки, огнедышащий зев — не злой ли дух в своем неистовстве?».
Зло может порождать только зло, и все, в таком мире одержимы злым духом, как Юмимаро — дядя наместника. Его смерть обнажает тайное: пронзенный стрелой племянника, Юмимаро обретает подлинный облик — это «старый
А мир людей? Может быть, там обитает Добро? Нет, там царит похоть, подлость, обман. Это мир корыстолюбивого Фудзиути и глупой развратной Уцурохимэ. Он не может противостоять Злу, он сам погряз во грехе. И лишь мир нечисти, явленный в образе девы-лисы Тикусы, несет в себе некое светлое начало. Как не вспомнить прелестную лисичку из новеллы Тэйсё «Как заветный лук стража заставы Ки…», легендарную Кудзуноха и героинь «Лисьих чар» Пу Сунлина?..
Стремясь отомстить наместнику за обиду, Тимуса стремится влить яд сомнений в его душу и толкнуть на путь ошибок — но именно с ней он познает красоту любви чистой и бескорыстной. Это она докладывает. Мунэёри о том, что творится во дворце и провинции, — но напраслину не возводит. Тикуса идет с возлюбленным до конца, навстречу собственной гибели — и сгорает «в пламени людской злобы».
Все исчезло, все взял огонь возмездия — остались лишь буйные заросли пурпурных астр, возросших на человеческой крови…
Прежде чем погрузиться в волшебный мир теней и сновидений, попытаемся все же понять, почему столь жизнестойким оказался жанр «повествования о чудесном» в японской литературе.
Изменчивые климатические условия, географические особенности островной страны с частыми природными катаклизмами породили в глубокой древности благоговение перед духами — хозяевами природы. Слабые отголоски этого слышимы и ныне — например, в эстетических категориях (мономанэ — подражание вещам, мононо аварэ — очарование вещей), в традиционном искусстве, направленном не на преодоление материала, а на выявление его скрытой сущности. Именно в особенностях японской национальной психологии, японского менталитета, густо замешенного на мифологии, и следует искать, пожалуй, истоки живучести волшебной новеллы. Религия синто не умерла, — а значит, живо и мифологическое сознание.
Не следует сбрасывать со счетов и традиционный для Японии философский, религиозный и культурный синкретизм (как буддизм уживался и уживается с синтоизмом, как западная культура успешно сосуществует с традиционной восточной, так и «повествование о чудесном» отнюдь не вступает в противоречие с современной научной фантастикой). Но главное — это, пожалуй, выработанный веками уникальнейший японский механизм адаптации к заимствованным элементам чужеродной культуры. Упрощенно принцип его таков: переняв у других, наполнить собственным содержанием, — не уничтожая при этом прежнего, ибо перечеркнуть прошлое значит подрубить корни, питающие будущее.
Кстати, любопытно было бы сопоставить в этом аспекте историю японского «кайдана» с историей нашей, отечественной фантастической прозы. Ведь Запад (и Россия в частности) во все времена и эпохи с той же легкостью отбрасывал свое прошлое, с какой ящерица избавляется от собственного хвоста. Правда, прошлое все равно прорастало — спустя тот или иной промежуток времени. Мелкие корешки успевали засохнуть и утрачивались безвозвратно, но ствол был жив и пускал новые побеги. Это в полной мере относится и к фантастической традиции в русской культуре: мифологическая стихия отринутого язычества прорастала в волшебной сказке, обнаруживала себя в мощной фольклорной струе, пронизывающей все творчество Пушкина и Гоголя, в русской романтической новелле XVIII — начала XIX века, в «страшных рассказах» А. К. Толстого; фантастические мотивы А. Погорельского, О. Сомова, М. Загоскина, А. Бестужева-Марлинского (без колебаний задвинутых во «второй-третий ряд» и преданных забвению) в свою очередь обрели новую жизнь в произведениях романтиков первой четверти нашего века — В. Брюсова, А. Чаянова и других, а позднее выплеснулись, несмотря на мощные цензурные заслоны, в блистательную дьяволиаду М. Булгакова.
Сейчас в нашей стране интерес к фантастическому, а точнее даже к мистическому, вспыхнул с невиданной силой. Летающие тарелки и полтергейст (ну как тут не вспомнить «нехорошую» квартирку № 50?), возродившиеся из пепла астрология и хиромантия, лозоходство и ясновидение, телепатия, телекинез, левитация, кожное зрение и прочие загадочные парапсихологические явления, — конечно, вся эта современная «чертовщина» щекочет нервы, дразнит воображение и бросает вызов окостеневшему рациональному мышлению. Но дело не только в «экзотичности» самого предмета: болезненно острым бывал интерес к мистическому во все моменты общественных потрясений…
Почему же, спросите вы, мы предлагаем вам именно в этот момент сборник «Пионовый фонарь», буквально битком набитый «загадочным и ужасным»? Что это — дань моде? Желание угодить читательской публике? Не будем лукавить: отчасти. Если любопытствующему читателю угодно «загадочное и ужасное» — что ж, извольте. Но при этом вы по крайней мере можете быть уверены: это захватывающе интересно и не испортит вашего вкуса. А кроме того, — это и есть наша главная цель, — вы познакомитесь с пока не слишком известным в нашей стране жанром японской литературы, откроете для себя новый пласт культуры народа, очень бережно относящегося к своим национальным корням. И мы от души надеемся, что повести и новеллы встретят у вас восхищенное понимание — ведь при всех различиях японского «повествования о чудесном» и русской фантастической прозы внимательный глаз обнаружит в них немало похожего.
Ну а теперь — переверните страницу. И, может быть, вы вместе с героями произведений увидите «сквозь волшебный кристалл сгустившейся атмосферы кусочек иного, потустороннего мира» — мира реальной небыли и ирреальной были, озаренного таинственным, ужасным и прекрасным светом пионового фонаря…
АЛЫЙ ПОЯС
Рассказы
Огита Ансэй
РАССКАЗЫ НОЧНОЙ СТРАЖИ
Вам, конечно, ведомо, чт о за существа эти тэнгу? [6] — начал рассказчик. Много бед воспоследовало от них монахам. Даже и во времена нынешние те, кто предается чрезмерной гордыне и высокомерию, могут уподобиться тэнгу, только что без клюва и крыльев. Горе тому, кто возомнит, что превзошел все науки и искусства, — не миновать ему гор Курама. [7] Стоит хоть раз сойти с пути праведного, оступиться, и ты уже добыча тех, кого называют супостатами Будды, из племени бесов и оборотней.
6
Тэнгу— лесной или горный дух; фантастическое существо с крыльями и птичьим клювом. В древней японской хронике «Нихонги» есть упоминание о том, как во времена императора Киммэй (двадцать девятый император от мифического императора Дзимму) по небу с оглушительным шумом пронеслась «звезда» (вероятно, большой метеорит). Ее назвали «амацу кицунэ» — «небесная лисица (собака)». Именно этими иероглифами и записывается слово «тэнгу». Даже в позднем средневековье (1603–1868) многие ученые люди продолжали верить, что тэнгу — это летающий по небу недобрый дух.
7
Горы Курама— легендарное место обитания тэнгу.