Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том V
Шрифт:
— Ах, мсье д’Антрэг, как вы предусмотрительны: взять в обход безлюдной пустыни парадную форму — это не всякому придет в голову. Пистолет не забыли?
— Нет, никуда не уйти от всех наших пошлостей — они путешествуют с нами, — я обрываю Лаврентия и подхожу к Тэллюа.
Она встает и, прижав к груди обе руки, кланяется в пояс. Говорит гортанным голосом, с трудом подбирая французские слова, как ребенок в школе, старательно и наивно:
— Здравствуй, Большой Господин!
Начинается официальная часть разговора, ряд обязательных вопросов и предписанных приличием
— Ма ту лит? — спрашивает она певуче.
— Аю, эль кейрас, танемерт! — заикаюсь я.
Потом повторяем то же, но наоборот:
— Ма ту лит? — спрашиваю я.
— Аю, эль кейрас, иншаллах! — улыбаясь, отвечает она.
— Т-эс-ламет?
— Аю, э-с-лама, танемерт!
— Т-эс-ламет?
— Аю, э-с-лама, иншаллах!
И так далее, пока церемония не подходит к законному концу.
Потом, обернувшись к рабыне, девушка продолжает говорить на своем языке, та, с любопытством меня разглядывая и мешая французские и итальянские слова, переводит: «Пусть Аллах меня благословит… Рад ли я, что добрался до этой прекрасной страны? Слава Аллаху, если да… Её бедный шатер принадлежит мне, она — моя бедная рабыня…»
Тэллюа спокойно стоит в сиянии небесных лучей, желтый и голубой атлас широких одежд мягко блестит в полутемном шатре. Неясно, очень неясно я вижу золотой обруч от уха к уху, продолговатое смуглое лицо, блестящие черные глаза и ярко накрашенный алый рот. Тонкие брови насмешливо вздернуты.
«Нет, не рабыня, — думаю я, усаживаясь на ковер, — и, к сожалению, не моя».
Рабыни принесли несколько больших и малых кувшинов и чашки.
— Туареги не пьют и не курят, но они — люди, и у них есть своя страсть, национальное удовольствие и слабость — чаепитие, — поясняет Лионель. — Это единственный в Африке народ чаехлебов. Да-да, не удивляйтесь, ван Эгмонт: в центре Сахары ценят чай не менее, чем под пагодами Пекина или в Лондоне. Сейчас вы увидите ритуал приготовления чая в горах Хоггара.
Между тем Тэллюа насыпала в большой кувшин с широким горлышком из кувшина с узким горлышком сахарный песок, отмерила из маленького красного кувшинчика китайский чай — так, как это делают аптекари — постукивая пальчиком по горлышку, долила немного кипяченой воды и стала покачивать смесь, заглядывая одним глазом в горлышко. Когда заварка настоялась, девушка крикнула, и другая рабыня быстро внесла котелок с еще булькающим кипятком. Туда и была добавлена заварка — началась церемония чаепития. Тэллюа говорит что-то рабыне, гортанный голос звучит, как мягкие удары медного гонга, произнося сложные формулы здешних любезностей, она певуче растягивает слова.
Видимо, девушка с удовольствием играет роль хозяйки. Она стоит, слегка опустив голову, искоса поглядывая на нас троих. Лионель блаженно молчит, я разглядываю хозяйку, разговор поддерживает Лаврентий. Раза два я испытывал горячее желание за наглый тон и шутки встать и сильно ударить его по голове.
— Откуда едет Большой Господин?
— Из Голландии… Ты знаешь, где это?
Тэллюа делает грациозный жест отрицания.
— Очень далеко. Там всегда дождь.
— Каждый день?
— Совершенно точно.
Тэллюа изумленно переглядывается с рабыней. Она явно завидует мне.
— Но если идет дождь, то солнца нет?
— Нет. На небе там всегда тучи. И часто бывает холодно и темно.
Теперь девушка разглядывает меня с сочувствием.
— Бедный Большой Господин… Зачем же он живет в такой стране?
Тэллюа озадачена и с любопытством ждет ответа.
— У него там много жен, — объясняет Лаврентий.
— Сколько же?
— Да пятьдесят наберется наверняка.
Девушка удивлена и что-то соображает.
— А детей?
— По трое и больше от каждой. Всего 168.
Этот вопрос обе женщины обсуждают между собой довольно долго. Цифру 168 переводят неуверенно, и Дерюга подтверждает ее на пальцах.
— Аллах возлюбил Большого Господина, — серьезно заключает Тэллюа и глядит на меня с уважением. В эту минуту у нее милый вид совершенного ребенка.
— Сколько тебе лет, Тэллюа? — спрашиваю я. Она отвечает по-французски, я понимаю только слово десять.
— Десять, — подтверждаю я, показывая пальцы обеих рук, — и еще сколько?
Рабыня предлагает помощь, но мне приятно говорить с самой хозяйкой, и я продолжаю разговор на пальцах. Мы не понимаем друг друга. Тэллюа, мило улыбаясь, оборачивается к служанке и произносит длинную фразу.
— Если Большой Господин хочет знать точно, сколько госпоже лет после десяти, — переводит женщина, — то пусть остается на ночь и считает — если у него хватит сил.
— Здорово! Здорово! — захлебывается Лаврентий. — Что за неприличный ребенок!
— В том-то и дело, — сухо отвечаю я, — ребенок не может быть неприличным. Это удел взрослых, и не всех.
Граф доволен, он смеется до слез, вытирая сильно надушенным платком вспотевший лоб, но глаза у него злые, волчьи.
— На кого это вы намекаете, высокоуважаемый друг?
Однако ссоры мне не хочется: она может быть истолкована как излишняя заинтересованность в девушке. Но очарование беседы исчезло.
Я встаю, поднимаются и остальные гости. Провожая нас к выходу, хозяйка просит пожаловать к обеду и вечером на праздник, устроенный в мою честь. Раскланиваясь, слышу легкий шум шагов, оборачиваюсь и вижу молодого верблюда, которого под уздцы ведет с прогулки хромой раб.
— Что за великолепный скакун! — останавливаюсь я. Благородное животное снежно-белой масти шаловливо перебирает тонкими ногами, толкает слугу боком, в то же время весело косит на нас огромными черными глазами, как будто кокетничая и заигрывая.
— Это — Антар, — просто говорит Тэллюа.
— Знаменитый скакун, его знают все наездники Сахары. Лучший мегари от Туниса до Тимбукту, — добавляет Лионель.
— Откуда он здесь?
— Из Агадеса. Подарок аирского султана, — с гордостью через переводчицу объясняет Тэллюа, лаская животное. — Он у меня как сторожевой пес — все понимает!