Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 4

Быстролетов Дмитрий Александрович

Ясно, что архивные дела XX сектора ИНО больше и лучше показывают объем и значение моей работы за рубежом в фашистском окружении и проявленные при этом храбрость, самоотверженность и политическую выдержку. Проживающая в г. Москве (Усачевка, ул. Кооперации дом 3, корп. 6, кв.109, тел. Г-5-51-78) тов. Мартынова О.И. может во всех деталях рассказать о моей работе и указать на подтверждающие это документы, так как она все эти годы была пом. начальника XX сектора.

2. На основании вышеизложенного после реабилитации начальник 3-го отделения Отдела кадров КГБ выдал мне справку о работе на ответственной должности в центральном аппарате ОГПУ-НКВД. Так как нельзя раскрывать, что в 1925–1929 гг. для легализации нелегальной разведывательной работы я формально числился сотрудником Торгпредства, а с 1930 г. находился в глубоком подполье и жил в разных странах под чужими фамилиями, то с моего полного согласия было решено, что работа в 1925–1929 гг. будет покрыта фиктивной справкой из Наркомвнешторга, а работа в 1930–1938 гг. — фиктивной справкой КГБ о работе в центральном аппарате ОГПУ-НКВД в Москве

в качестве старшего переводчика с окладом в 1900 рублей в месяц. Обе эти справки явно и резко занижают значение моей подпольной работы, но все же справка Отдела кадров КГБ бесспорно устанавливает факт, что 1) я б. работник центрального аппарата ОГПУ-НКВД и 2) что я в этом аппарате занимал ответственную должность (не ниже оперуполномоченного).

3. Я инвалид 1-й группы, совершенно не трудоспособный. С марта 1956 г. тянется волокита с предоставлением мне комнаты взамен незаконно отобранной при аресте, а между тем я вынужден платить 400 рублей в месяц за кладовую при кухне, чтобы иметь прописку и состоять в очереди на комнату.

В качестве компенсации за конфискованное имущество я получил 3600 рублей за 88 ценных вещей: производившие арест и опись работники НКВД намеренно отметили только количество вещей, но не их качество, для замены их затем тряпьем и воровства, а в 1956 г. финотдел, не зная качества, назначил минимальные расценки (например: первоклассные костюмы пошли как рабочая спецодежда по 120 рублей каждый, кроме того, играя в разных странах роль аристократа, я купил себе золотые часы с золотым браслетом, ценное золотое кольцо, массивный золотой портсигар с графским гербом и другое. Эти вещи при аресте были отобраны, а расписки выданы «липовые», без корешков. Мать покончила с собой, жена скончалась от скоротечного туберкулеза, квартиру во время войны разграбили соседи, а теперь КГБ отказал в компенсации за золотые вещи из-за отсутствия корешков, хотя 5 б. сотрудников ИНО письменно подтвердили наличие у меня этих вещей и их исчезновение после ареста, конфискации имущества и опечатания квартиры.

Больной, бездомный и разоренный, я обратился в КГБ с просьбой о пенсии. Мне отказали под разными предлогами, и когда я опровергал одно основание отказа, то Отдел кадров придумывал другое, из месяца в месяц затягивая бесконечную волокиту. В надежде, что я не получу инвалидность, меня даже послали на ЦВЭК КГБ, но ЦВЭК признала меня неизлечимым инвалидом, а пенсии все-таки не дали.

4. Я обратился к Вам с просьбой помочь в получении пенсии через Комиссию по назначению персональных пенсий при СМ СССР. Тов. Андреев разобрал дело и договорился с тов. Серовым о том, что КГБ обратится в Комиссию с ходатайством о предоставлении мне пенсии как б. подпольщику ИНО, не прошедшему аттестации. Но дело попало в руки того же аппарата Отдела кадров КГБ: Отдел кадров известил меня, что обращаться в Комиссию не следует, что Отдел кадров сам поможет мне. И действительно, инспектор отдела кадров тов. Шулюпов после стольких месяцев проволочек сообщил мне радостную весть: дело разобрано, я получу персональную пенсию в размере 600 рублей, Т. е. меньше, чем в общем порядке дает собес по справке того же Отдела кадров. Я назвал это издевательством и с обратной почтой получил окончательный отказ: Отдел кадров считает, что я заслужил только пенсию местного значения, хотя это не законно и по форме (работа старшим переводчиком Министерства с окладом 1900 рублей в месяц) и по существу (работа в подполье за рубежом). Однако, стремясь во что бы то ни стало доказать правильность своих поступков, тов. Шулюпов прибегает к таким мерам, которые вынуждают меня снова обратиться к Вам за помощью в восстановлении истины и с решительным и категорическим протестом против слов человека, который докладывает руководству о моем деле и от объективности которого зависит решение: тов. Шулюпов пытается бросить тень на мое прошлое и не стыдится вытаскивать из архива в 1957 г. подлую клевету, которую отказался повторить в 1938 г. даже ежовский следователь. Делая страшные глаза и, разводя руками, он заявил б. пом. нач. XX сектора ИНО тов. Мартыновой: «А вы знаете, кто такой этот Быстролетов?! Ведь он — бывший белый, он только в 1924 г. получил за границей Советское гражданство!!!»

5. Я родился в 1901 году. Согласно имеющемуся у меня свидетельству за № 390 от 1922 г., выданному Анапским мореходным училищем, я летом 1919 г. при Деникине окончил курс мореходной школы и был зачислен в 1-й специальный (штурманский) класс, для учения в котором нужно предварительно проплавать матросом 24 месяца на торговых судах. У меня уже был стаж около 12 месяцев, и в июле 1919 г. я поступил на пассажирский пароход «Рион» для окончания стажа и продолжения образования в училище. Однако в конце 1919 г. я был уведомлен, что 3 января мне исполнится 19 лет и я буду призван в белую армию. Вместе с группой советски настроенных матросов мы пробрались в народно-революционную Турцию, где шла борьба против англо-французских интервентов. С января 1920 г. по 7 сентября 1920 г. я плавал кочегаром на пароходе «Фарнаиба», а с 7 сентября 1920 г. и до разгрома белогвардейцев — на шхуне «Пр. Сергий». Все справки хранились в XX секторе ИНО у тов. Мартыновой, но после моего возвращения в Москву с подпольной работы были выданы мне на руки, при аресте изъяты, я их видел у следователя, а потом они частью потерялись, а частью возвращены после реабилитации. Сохранилась справка из Школы, где я учился при белых до лета 1919 г., сохранилось удостоверение с «Пр. Сергия»: в нем особо подчеркнуто, что с 7 сентября 1920 г. я плавал в Анатолии (у национально-революционных кемалистов) вплоть до 18 ноября 1920 г. (когда были уничтожены врангелевцы). Таким образом, видно, что при белых я был юношей 18 лет, учился в мореходной школе и плавал на торговых судах в то время, когда на Кавказе и в Крыму были белые, вплоть до их разгрома и уничтожения. Я не отрицаю того, что зимой 1919 г. бежал за границу и только в 1924 г. получил Советское гражданство: наоборот, я всеми силами подчеркиваю этот факт, доказывающий, что я не служил у белых — ведь нельзя же быть одновременно в двух странах! Именно служба у белых не совместима с фактами моей биографии, а в бегстве от призыва к белым мне перед Советской властью оправдываться нечего.

Как же возник миф о моей службе у белых?

6. В ноябре 1934 г. я был вызван в Москву для личного доклада руководству о своей работе за рубежом. К моему приезду пришло из Анапы письмо от матери: она сообщала, что начальник гор. упр. ГУГБ Соловьев решил занять дом, в котором она имеет комнату, и выселяет ее вон. Я взял от нач. И НО ГУГБ тов. Слуцкого письмо и поехал в г. Анапу к матери. Соловьев как раз в день моего приезда приступил к выселению жильцов; я передал ему письмо Слуцкого, выгнал из комнаты присланных Соловьевым людей, а с самим Соловьевым, который в этом городишке держался как царь и бог, имел резкую стычку. Тронуть меня он не посмел, и квартира осталась за матерью, но, когда я в 1937 г. вернулся в Москву, начальник XX сектора показал мне полученную из Анапы толстую папку с надписью «ББ» (бывший белый): это Соловьев расквитался со мной за свое поражение на квартирном фронте — собрал через свою агентуру «материалы» (вроде того, что в возрасте 13 лет я в школе якобы состоял в организации бой-скаутов), и щедро дополнил их показаниями лжесвидетелей о том, что я служил в белой армии. Я потребовал следствия, представил тов. Слуцкому исчерпывающие документы и свидетельские показания (свидетель Кавецкий Е.И. жив и сейчас проживает в г. Львове): месяц за месяцем была освещена моя жизнь в 1919–1920 гг., и тов. Слуцкий объявил, что считает материал Соловьева клеветой и разрешает уничтожить папку. Но начальник сектора Гурский не выполнил распоряжение Слуцкого — это было кошмарное время, над всеми висел ужас ожидания ареста, все были заняты только собой: вскоре скоропостижно скончался Слуцкий, были арестованы его заместители, погиб Гурский, и, наконец, был арестован я. Следователь злорадно показал мне сохранившуюся папку, но потом сверил ее с моими документами и отказался от этого вранья, а в дело вставил только «правду» о моем поступлении в бой-скауты в 13-летнем возрасте. Верховный Суд вычеркнул это смехотворное обвинение, и в приговор из толстой папки Соловьева совершенно ничего не попало. Таким образом, ежовский следователь в 1938 г. оказался разумнее и честнее, чем инспектор Отдела кадров КГБ в 1957 г.!

7. Следователь с уважением отозвался о моей подпольной работе, я ничем не замарал ее: он составил детскую сказочку о вербовке до работы в ИНО и после нее. Тов. Шулюпов не только предвзято настроен против б. работника ИНО, который самоотверженно работал в подполье, ежеминутно рискуя собой: самое главное в том, что этот инспектор по кадрам не имеет представления о подпольной работе, а потому и не ценит ее. 13 лет во вражеском окружении он не считает геройством и полагает, что честный советский человек, патриот, коммунист и чекист может равнодушно забыть эти заслуги только потому, что тысячи раз на деле проверенный человек в далекой юности якобы на несколько месяцев был мобилизован рядовым к белым.

А между тем тов. Шулюпов будет докладывать о моем деле, и именно в зависимости от его доклада будет вынесено решение о предоставлении мне пенсии.

Как можно ожидать от него объективности, внимания и чуткости? Разве не ясно, какой ответ он подскажет своему начальнику?

Я прошу Вас еще раз поговорить со мной, выслушать мои объяснения и только тогда переговорить с руководством КГБ о направлении в Комиссию по персональным пенсиям ходатайства КГБ о назначении мне пенсии.

15 января 1957 г.

Д. Быстролетов.

Председателю Комитета Государственной Безопасности при СМ СССР Генералу армии СЕРОВУ И.А.

от Быстролётова Дмитрия Александровича

прож. Москва, Б-66,

ул. Ново-Басманная, дом 37, кв. 4

Заявление

22 февраля 1956 г. я был реабилитирован и в начале марта обратился в Моссовет с просьбой о предоставлении мне комнаты взамен сданной в Жилищный фонд после ареста. Все документы были у меня в порядке, и я был уведомлен, что, согласно Постановлениям Совета Министров о реабилитированных, мне в срочном порядке предоставят жилплощадь.

Я совершенно не работоспособный инвалид 1-й группы и получал пенсию в размере 301 руб. До октября месяца я ночевал на табурете на кухне у знакомых, а днём просиживал в музее Ленина. После увеличения пенсии я нанял чулан, за который плачу 400 руб. в месяц. Хозяйка требует увеличения квартплаты, и в феврале сего года я заплатил 450 руб., а за март должен платить 500 рублей.

Со мной проживает моя жена, инвалид, реабилитированная. Деньги, выплаченные мне в порядке компенсации за конфискованные вещи, мы уже потратили и дальше существовать не можем.

Убедительно прошу Вашего распоряжения, чтобы кто-нибудь из сотрудников аппарата КГБ по телефону напомнил Начальнику жилотдела Бауманского райсовета тов. Анохину о бедственном положении быв. сотрудника и о необходимости ускорить предоставление комнаты, а также учесть при этом полную инвалидность мою и моей жены.

8 февраля 1957 г.

Д. Быстролётов.

Председателю Комитета Государственной Безопасности при СМ СССР Генералу армии СЕРОВУ И.А.

от Быстролётова Дмитрия Александровича