Пир Джона Сатурналла
Шрифт:
Бога не было здесь вот уже сорок три года. Сухопарый старец в длинном голубом балахоне, согбенный под громадным мешком, он исчез в брызгах сверкающих осколков. Мгновением позже за ним последовал и святой Клодок, провожаемый монотонным псалмом, который распевали громилы в черных плащах, ввалившиеся в церковь с дубинками, камнями, ведрами извести и малярными кистями. С тех пор окна церкви Святого Клодока стояли без витражей.
Это произошло в первую Пасху после начала служения отца Хоула в Баклендском приходе. Сейчас означенный священник, обливаясь потом и пошатываясь, взбирался по скрипучим ступенькам на кафедру и мысленно недоумевал, почему вдруг в самое обычное воскресенье в памяти у него раздался звон бьющихся стекол. Почему сегодня, по прошествии многих
Впереди сидели самые зажиточные селяне — Клафы, Хакстейблы, Сатоны и представители уважаемой ветви семейства Чаффинг. Скамьи позади них занимали Паркисоны и Фентоны, дальше располагались Друри, другие Чаффинги и Риверетты. На задних скамьях размещались все остальные. Наряженные в свои лучшие платья и чепцы, в самые чистые башмаки, чулки и бриджи, они глядели пристально и дышали ртом, чтобы не обонять слабого запаха гниения из-под ног. Старлинги и Дейры сегодня воротят нос друг от друга, заметил отец Хоул. Том Хоб слегка раскачивается, в его раззявленный рот того и гляди муха залетит. Перед ним, бесстыдно выставив раздутый живот, сидит Мэдди Оддбоун, недавно прогнанная с места служанки. У Джинни Лэмб на скуле свежий синяк, а у Илайджи Хакстейбла налитые кровью глаза краснее носа. На задней скамье в самом углу очень прямо сидит Сюзанна Сандалл. Ее сынишка, обычно тихий и спокойный, безостановочно ерзает на месте. За скамьями стоит церковный староста во всем черном, с копной длинных светлых волос и немигающими голубыми глазами на тяжелом лице.
Вот в чем дело. Вот почему вдруг вспомнились те давние события, сообразил отец Хоул, проглатывая разжеванный листочек мяты. Глаза Тимоти Марпота. В них читается непоколебимая уверенность в своей правоте. Полное отсутствие сомнений. У людей в черных плащах, бивших окна, были такие же глаза.
Но ни один фанатик не стал бы так длинно отращивать свои густые белокурые волосы, подумал преподобный. И не стал бы так бескорыстно трудиться на пользу своего прихода. Марпот читал проповеди всякий раз, когда отец Хоул недомогал, и всякий раз, по словам Гидеона Стивенса, продолжал говорить еще долго после того, как вытекал весь песок в часах. Он даже устраивал для прихожан молельные собрания в своем доме, поощряемый к тому епископом. Нет, назначение Тимоти Марпота в Баклендский приход было настоящим благом, истинным подарком Божиим. Отец Хоул так и сказал новому церковному старосте во время «ревизорского обеда». Марпот, который в тот момент срезал щечки с телячьей головы, расплылся в блаженной улыбке, словно получив наконец ответ на молитву, долго остававшуюся неуслышанной.
Громкое покашливание Гидеона вывело священника из задумчивости. Он взглянул на стих псалма, выбранный для сегодняшней проповеди, обратил свое испещренное старческими пятнами лицо к собранию и перевернул песочные часы.
— Нечестивые возникают, как трава, — возвестил он прихожанам церкви Святого Клодока. — А праведник возвышается, как пальма.
То была одна из его любимых библейских цитат. Нечестивые велики числом, объяснял отец Хоул. Но по счастью, над ними возвышается могучий ствол добродетели, лишая их солнечного света и живительного дождя. Это и есть пальма. Зло увядает и чахнет, говорил он себе, сидя с поникшей головой за столом в своей гостиной, пока зойлендские фанатики орали псалмы в церкви. Без должного ухода нечестивая трава засыхает и гибнет. Потом вопли прекратились. Беда миновала, подумал преподобный. Но секунду спустя в уши ударил звон разбитого стекла. И он еще долго сидел перед длинной коричневой бутылкой, одинокий, как пальма. Сидел и ждал…
Он оказался прав. Ко времени, когда из Каррборо прибыл констебль с помощниками, брат Зоил с приспешниками в черных плащах уже ушел. Двинулся к деревушкам на склонах Хребта. Или к болотам
— Так нечестивые чахнут и хиреют, — сказал отец Хоул своей пастве, когда утекали последние песчинки в песочных часах, рассчитанных на час. — Они обращаются в мякину, и Господь сдувает их с лица земли. Такова участь всех нечестивых.
В заключение он прочитал молитву за короля, потом за сэра Уильяма, хозяина поместья Долина Бакленд. Прихожане начали подниматься со скамей. Мысли преподобного обратились к бутылке, стоящей в буфете у него в гостиной. «Подожду до заката, — решил он. — Все же воскресенье как-никак». Покашливая, пошмыгивая, приглушенно переговариваясь, шаркая, народ потянулся к выходу.
Стоя у дверей, отец Хоул благословлял своих подопечных и на каждом задерживал внимание. Синяк под глазом Джинни Лэмб побудил преподобного предостерегающе взглянуть на Джона Лэмба. Раздутый живот Мэдди Оддбоун заставил осуждающе нахмуриться и покачать головой. Том Хоб получил замечание за деревянную пивную кружку, болтавшуюся на веревке, обвязанной вокруг пояса. Учуяв кислый запах сидра от Илайджи Хакстейбла, отец Хоул придержал мужчину за руку:
— Новому колодцу уже почти два года, Илайджа. Ты когда-нибудь пробовал пить оттуда?
— Колодезная вода для детей и лошадей, святой отец, — пробурчал Илайджа.
Священник обменялся взглядом с его старшим братом Лео, но тот лишь пожал плечами.
Он их пастырь, подумал отец Хоул. Они его овцы. Подобно неразумным овцам, они большей частью блуждают где хотят. Наконец в церкви остались одни только дети. По приглашению отца Хоула они уселись, поджав ноги, на пол перед алтарем. Священник взял кусок мела:
— Кто нарисует мне пальму?
Дети недоуменно уставились на него: Тобит Друри и Сет Дейр, Дандо Кэндлинг, у которого волосы белее, чем у глубокого старика, Кэсси и Абель Старлинг, юные Чаффинги, Пегги Роули, которая никогда не расстается с куклой, сестры Фентон и все остальные. Священник улыбнулся. Он любил задавать им неожиданные вопросы, даже немного ошарашивать. Бог может взять и исчезнуть, однажды сказал он. Исчезнуть, как лед в луже. Как стекло в окне.
— Ну же, — просительно промолвил он, — кто нарисует?
Отец Хоул помахал мелом перед равнодушными лицами. Мысленным взором он видел мощный ствол и ветви, похожие на лезвия серпов. Вдруг в задних рядах раздался голос, на памяти священника никогда раньше не поднимавшийся выше шепота.
— Я.
Джон поднялся на ноги, со стучащим сердцем. Он почти не слушал проповедь и нетерпеливо ерзал на скамье во время молитвы. Всю неделю в голове у него звучали слова Кэсси: «Жди меня после церкви». Сейчас он начал пробираться между детьми. В воздухе висел сладковатый смрад разложения. В позапрошлом месяце в могиле под полом похоронили одного из Хакстейблов. Из старого колодца идет такой же запах, подумал Джон. Запах отсырелого савана. Но с чего бы вдруг из колодца воняло трупами? Он взял у отца Хоула мел и начертил на каменной плите слегка выгнутую линию пальмового ствола. Он старался, чтобы рука не дрожала, когда рисовал ветви с длинными листьями, расходящиеся от верхушки и свисающие к земле.
— Да, — кивнул отец Хоул, когда мальчик закончил. — Именно такую форму Бог придал пальме.
Джон стал пробираться обратно на свое место. Эфраим шептался с Тобитом. Сет искоса посматривал на Джона. Он украдкой бросил взгляд на Кэсси. Во время богослужения он не сводил глаз с белого чепца девочки, и в ушах у него звенели слова: «Хочешь знать?.. Жди меня…» Теперь отец Хоул рассказывал о том, как тень от пальмы укрывает и спасает слабых, но вместе с тем губит нечестивую траву, лишая живительного солнечного света. Джон слушал, одной частью своего существа мечтая, чтобы урок закончился поскорее, а другой — желая, чтобы старый священник говорил вечно.