Пир мудрецов

Афиней

Гелиос, о Эврипид, а не мальчик меня, распаляя,

Так обнажил; а тебя, жен обольститель чужих,

Ветер студеный застиг. Тебе не пристало Эрота

В краже одежды винить, сея в чужой борозде.

83. Феопомп пишет в книге "О дельфийской добыче" [FHG.I.308], что Асопих, редкий храбрец и любимец Эпаминонда, изобразил на своем щите трофей, (605) воздвигнутый при Левктрах, и этот щит висел среди приношений в дельфийском портике. {173} В том же сочинении Феопомп сообщает, что фокидский тиран Фаилл был бабником, а Ономарх предпочитал мальчиков; соответственно, последний подарил из сокровищ Аполлона четыре золотых скребницы, приношение сибаритов ... [имя утрачено], [b] смазливому сыну Пифодора Сикионского, оказавшемуся в Дельфах с посвящением первой стрижки, {174} а Фаилл подарил флейтистке Бромиаде, дочери Диниада, серебряный кархесий, {175} приношение фокейцев, и плюшевый венок из золота, приношение пепаретийцев. "Она, - пишет Феопомп, - даже собиралась играть

на Пифийских играх, однако толпа прогнала ее. Сыну же Ликола Трихонейского, {176} красавчику Фискиду, Ономарх подарил лавровый венок из золота, приношение эфесцев; этого мальчика потом отец отвез к Филиппу, там он промышлял собою, но вернулся ни с чем. Красавчику Дамиппу, сыну Эпилика Амфипольского, [c] Ономарх подарил ... [пропуск], приношение Плисфена. {177} А Филомел подарил фессалийской танцовщице Фарсалии лавровый венок из золота, приношение города Лампсака. Эта Фарсалия погибла от рук площадных прорицателей в Метапонте, когда грянул голос из медного лавра, воздвигнутого метапонтийцами в честь пришествия Аристея Проконнесца, {178} прибывшего, по его словам, из страны гиперборейцев: не успела Фарсалия показаться на площади, как обезумевшие предсказатели [d] растерзали ее на части. И когда народ в этом разобрался, оказалось, что она была растерзана из-за венка, принадлежавшего Аполлону".

{173 ...в дельфийском портике. — Портик расположен к востоку от храма, датируется ок. 506 г. до н.э.}

{174 ...с посвящением первой стрижки... ~ Обряд совершеннолетия, совершавшийся юношами по достижении 18 лет.}

{175 кархесий — кубок, расширявшийся кверху и книзу.}

{176 Сыну... Трихонейского... — город в Этолии. Полибий и Страбон дают форму Трихоний.}

{177 Плисфен — Из других источников неизвестен. Возможно, следует читать Клис-фена.}

{178 Аристей Проконнесец — Об этом см. Геродот. IV. 13-15; Аристей написал поэму «Аримаспея», в которой описал свои приключения.}

84. Смотрите же и вы, философы, противоестественной вашей похотью оскорбляющие Афродиту, как бы и вам так не погибнуть! Ведь мальчики хороши лишь пока похожи на женщин, как говорила гетера Гликера, по словам Клеарха [FHG.II.314]. И напротив, согласно с природой поступил, [e] по-моему, Клеоним Спартанский, когда первый взял заложниками от метапонтийцев двести знатнейших и красивейших жен и девушек, как о том рассказывает Дурид Самосский в третьей книге "Истории Агафокла и его времени" [FHG.II.478, см. Диодор XX.104].

Вот так-то - как сказано в "Анти-Лаиде" Эпикрата [Kock.II.284]:

Сапфо знаю я все дела любовные,

Мелета, Клеомена и Ламинфия.

[О сношениях с неодушевленными предметами]

Вы же, философы, если, когда-нибудь влюбившись в женщину станете держать в уме, что дело это невозможное, запомните слова Клеарха [FHG.II.314], [где невозможно], {179} там и любви конец. [f] Так и на бронзовую корову в Пирене пытался взобраться бык, и на нарисованных сучку, горлинку и гусыню набрасывались кобель, голубь и селезень, но, убедившись, что это невозможно, все они отступились - точь в точь как Клисоф Селимбрийский. Ведь этот Клисоф, воспылав на Самосе страстью к статуе из паросского мрамора, заперся в храме в надежде сойтись с ней; но когда оказалось, что это невозможно, и камень слишком холоден и тверд, то он отступился и утолил желание каким-то кусочком мяса. Об этом упоминает и поэт Алексид в комедии "Картина", когда пишет [Kock.II.312]:

{179 Лакуна, отмеченная Швайгхойзером.}

(606) Рассказывают, было и на Самосе:

Проснулось вожделенье к деве каменной

У некоего мужа, затворился с ней

Он в храме.

О том же упоминает и Филемон [Kock.II.512]:

На Самосе влюбился в образ каменный

Какой-то муж и в храме затворился с ним.

Статуя эта была работы Ктесикла, как сообщает Адей Митиленский в книге "О ваятелях". И Полемон или кто-то другой, написавший сочинение [b] "Об Элладе", тоже рассказывает: "В Дельфах, в сокровищнице спинийцев, стоят два каменных мальчика, и в одного из них, говорят дельфийцы, влюбился какой-то паломник и затворился с ним в храме, вместо платы оставив венок. Это открылось, и дельфийцы обратились к богу, но бог велел им отпустить человека, ибо плату он внес".

[О любви животных к людям]

85. Влюблялись в людей и бессловесные животные. В некоего Секунда, царского виночерпия, был влюблен петух по кличке Кентавр; [c] как пишет в восьмой книге "Неожиданностей" Никандр [Халкедонский FHG.IV.462], Секунд этот был рабом вифинского царя Никомеда. Клеарх же рассказывает в первой книге "Любовных историй" [FHG.II.314], {180} что в Эгии какой-то гусь любил мальчика. Об этом мальчике Феофраст [frag. 109 Wimmer] пишет в сочинении "О любви", что звали его Амфилохом, а родом он был из Олена; {181} самосец Гермей, сын Гермодора, пишет, что гусем был любим также философ Лакид. Клеарх рассказывает [FHG.II.314], что на Левкадии павлин был до такой степени привязан к девушке, что после ее кончины издох. Дурид пишет в девятой книге [d] [FHG.II.473], что существует история о любви дельфина к мальчику в Иасе. В повествовании

об Александре он пишет так: "Было послано и за мальчиком из Иаса. Поблизости этого города жил некий мальчик по имени Дионисий, который однажды пошел со своими друзьями по палестре на берег моря и стал тонуть. Однако из моря к нему подплыл дельфин и подставил спину, далеко пронес его на себе, а потом вынес на сушу". Дельфин - и впрямь самое умное и самое расположенное к человеку животное, и он умеет быть благодарным. Так, Филарх рассказывает в [е] двенадцатой книге [FHG.I.340]: "Керан из Милета увидел однажды, что рыбаки поймали в сеть дельфина и хотят его зарезать; он дал им денег и упросил отпустить его в море. А потом Керан попал в крушение у мыса Миконос; все погибли, и только Керана спас дельфин. Когда в старости он скончался у себя в Милете, и похоронная процессия шла вдоль берега моря, то недалеко оттуда в гавани в этот день появилось большое стадо [f] дельфинов, как будто они тоже хоронили его и оплакивали".

{180 Ср. Элиан. «История животных». V.29 со ссылкой на Феофраста.}

{181 из Олена... — Кород в Элиде.}

Тот же Филарх в двадцатой книге рассказывает, какую нежную любовь к человеческому ребенку проявила слониха. Вот что он пишет: "При этом слоне была вскормлена слониха по кличке Никея. Жена индуса-надсмотрщика, умирая, подложила ей своего младенца тридцати дней от роду. И когда она умерла, слониха почувствовала удивительную любовь к дитяти: сердилась, когда его забирали, и тосковала, если не видела его рядом. Так что кормилица, покормив младенца, подвешивала его в (607) люльке между слоновых ног, иначе слониха ничего не ела. И целый день, если корм был рядом, а младенец спал, она тростинкой отгоняла от него мух. А когда он плакал, она хоботом качала колыбель, пока не заснет; нередко это делал и ее слон".

86. Вы же, философы, нравом куда свирепей и неукрощенее слонов и дельфинов! Пусть Персей Китийский в "Застольных записках" прямо-таки кричит: [b] "О делах любовных свойственнее всего вести беседы за вином: когда мы пьем понемногу, душа сама к этому склоняется. Кто ведет себя при этом кротко и умеренно, - тот достоин похвалы, тот же, кто ненасытен и упивается до зверского состояния - порицания. А вот если бы диалектики, сойдясь на выпивку, стали обсуждать силлогизмы, [с] это следовало бы считать неуместным там, где даже порядочный человек в праве охмелеть. Даже тот, кто хочет сохранить здравый ум, способен на это лишь до некоторого предела, а когда вино одолевает его, тут и начинаются всякие безобразия. Так и получилось недавно со священными послами из Аркадии к Антигону. Сидели они за завтраком торжественно и мрачно, по своим понятиям, и не глядели не только на нас, но и друг на друга. Но когда подошло время выпивки, начались разные представления, и вышли фессалийские танцовщицы, как у них водится, в одних набедренниках, то эти важные мужи не могли больше усидеть, повскакивали [d] с лож и кричали, какое это чудное зрелище, и восхищались: "Блажен царь, который может так наслаждаться!", и много делали подобных неуклюжестей. За той выпивкой был и один философ; когда вошла флейтистка и хотела сесть рядом с нами, где было место, он принял мрачный вид и прогнал ее; но потом, когда как водится на попойках, ее выставили для того, кто больше даст, философ шумно торговался и выразил свое [е] возмущение продавцу (который слишком быстро предложил ее другому), сказав, что такая сделка не имеет силы, а в конце концов прямо полез в драку. Вот каков оказался этот суровый философ, поначалу не желавший даже рядом сидеть с флейтисткой!" Может быть, это сам Персей и полез в такую драку: Антигон Карийстийский в книге "О Зеноне" пишет [Wilamowitz 117]: "Персей однажды купил на пирушке флейтисточку, [f] но побоялся привести ее домой, где он жил вдвоем с Зеноном. Но Зенон, прослышав об этом, ввел ее сам и запер вместе с Персеем". Мне известно также, что афинянин Полистрат по прозвищу Тирренец, бывший учеником Феофраста, сам любил наряжаться в платье флейтисток.

87. Даже цари сходили с ума от флейтисток и арфисток - это Парменион в "Письме к Александру" после взятия Дамаска, где в его руки (608) попало Дариево добро. Перечисляя пленников, он пишет: "Царских наложниц, обученных музыке - триста двадцать девять, мужчин, плетущих венки - сорок шесть, кулинаров - двести семьдесят семь, горшечников -двадцать девять, молочников - тринадцать, буфетчиков - семнадцать, процеживателей вина - семьдесят, парфюмеров - четырнадцать".

Право же, друзья мои, ничто так не радует глаз, как красота женщины. Вот и Эней (Ойней) у Хэремона в одноименной трагедии рассказывает, каких он видел девушек [TGF2. 786]: {182}

{182 Последние семь стихов, очевидно, помещены в конец по ошибке.}

[b] Одна с застежкой, на плече расстегнутой,

Лежала, обнажив две груди белые,

Подставив тело лунному сиянию;

Другая в пляске слева одеяние

Раскрыла и картину живописную

Явила небесам: сквозь тьму кромешную

Как белый снег блистала нагота ее.

Та, оголив свое плечо прекрасное,

Подруги обнимала шею нежную,

Та - из-под разорвавшегося плащика

[c] Бедро открыла взорам, между складками