Пир на заре
Шрифт:
Я лёг на постель и закрыл глаза. Музыка ходила по дому, как те привидения, что вздыхают, поют, играют на паутине и смотрят на звёзды. Какие-то ветви спускались ко мне в комнату сквозь крышу с неба. Быть может, это была ветвь птицы Габис, птицы, которой никто никогда не видел. Только все знают, что сидит она на ветке. И ветвь эта иногда опускается на землю. Тогда она склоняется над озером, словно задумала напиться. Или тянется к окнам ночных огней и высматривает она там человеческие страдания. Порою эта ветвь висит над целым городом и там себе отыскивает судьбы. Порой она склонится к человеку и долго смотрит ему в душу так, что больно становится человеческому дыханию.
Какие-то лица девушек и женщин проплывали за окнами. И останавливались и складывали руки возле глаз, вглядывались. Их лица были добрыми и смотрели в тихой, ласковой надежде. Они, быть может, никого никогда не любили. И страшно им было от того, что могут они полюбить. Точно так же, как было страшно мне всякий раз, когда я чувствовал, что могу полюбить человека. Потом они уходили к озеру и смотрели в небо, на окно, где мой кот сидел и расчёсывал свои белые усы, расчёсывал языком, расчёсывал старательно, как расчёской.
Я проснулся, в комнате ходил туман. Слышался ровный говор воды, словно шумит глубокий лес. И я увидел, что из глубины каменной стены под окном бьёт водопад и вода его рассекается в воздухе брызгами так, что в комнате сверкает высокая радуга. Под радугой проплывал далёкий парусный фрегат. На мачтах фрегата вместо вымпелов сидели райские птицы. Райские птицы пели на всё море весёлыми человеческими голосами. По палубе расхаживали какие-то смуглые люди и поочерёдно смотрели на меня в подзорную трубу. Очередь была большая. Подзорную трубу держали в руках люди с широкими кружевными рукавами. Людям приятно было смотреть на человека, который проснулся и лежит. Они издали махали мне платками, улыбались и посылали воздушные поцелуи. Платки их были тоже кружевными, вполне возможно, что кружева эти были льежского происхождения. Там даже несколько раз выстрелили из пушки. Это был замечательный салют. От него закачался увядающий подсолнух в стеклянной банке у меня на подоконнике.
За окном слышался какой-то говор и шелест. Я посмотрел из окна и увидел, что там бежит ручей. Ручьём текли с горы опавшие листья. В этом ручье текла одна листва и не было воды. Листва журчала, она светилась, прохваченная холодным солнцем осени. Она даже пела, эта листва. Ветер рябил рыжий разговорчивый рокот резвого ручья, а тот проворно торопился в озеро. По озеру, гладкому и чистому, уже далеко растекался листопад.
Я вышел из дому и умылся из этого ручья. Я вышел, чтобы сделать один прохладный глоток его листвы. Луна всё ещё стояла в небе. Только теперь она была маленькая и совершенно белая, как лица тех, что ночью заглядывали ко мне в окно, или кружева любопытных, посматривавших на меня в подзорную трубу.
Я поклонился такой высокой луне, снял шляпу и широко провёл ею в воздухе слева от лица и вперёд, к приподнятому носку выставленного сапога. И такое это было благостное утро, хотя созвездий на небе видно не было.
ДЕНЬ ПОСЛЕ РАДУГИ
Такая лиловая и одновременно чёрная туча может прийти только на рассвете. Только на рассвете туча появляется внезапно, словно ниоткуда. Явилась, встала над озёрами, над Синовцом и над Глубоким, и отразилась в них, как бездонная мгла глубоко протаявшего снега. И даже чудится, будто вот-вот начнётся снегопад среди этого влажного и жаркого воздуха.
И девочка, подросток, босыми крепкими ногами, как уточка, ступает по песку и воде. Два глубоких ведра покачиваются у неё на коромысле. Девочка только проснулась и ещё прищуривается, глядя на солнце, что поднимается над озером на другой стороне горизонта. С одной стороны туча, с другой — солнце.
Резвый молоденький гром ворочается в туче крепко и угловато. И пожалуй, это хорошо я слышу отсюда, отдаётся эхом в пустых вёдрах на коромысле у девочки. Над вёдрами вьются стремительные облачка каких-то суетливых комаров. Откуда только взялись? Комары так гуляют в пустых вёдрах девочки! А вода по всему озеру затихла.
Здешние озёра временами не допускают на село дожди, они дождь задерживают, уводят в стороны. Так и сегодня. Дождь густыми дымными полосами стелется за Синовцом. И там гремит. Но воздух влажен всюду, и здесь, над Глубоким, короткими бесшумными порывами расстилается озон. Крупные капли падают на озеро здесь и там, будто кто расставляет по глади вод замысловатые стеклянные фигурки какой-то невиданной игры.
Капля шлёпнулась, и словно паучок приподнялся на мгновение на ножках и скользнул по воде. А там комарик вдруг возник, взмахнул два раза крыльями да лопнул. Вот здесь под берегом цветок прозрачно вспыхнул и погас. И вон, под самой тишиной рябин, склонившихся над заводью и отразившихся до самой глубины, там будто чей-то глаз раскрыл из вод ресницы, взмахнул и вновь закрылся. И вот тебе весь дождь. На заре над озёрами поднялась и, бесшумная, весело, размашисто выгнулась радуга.
Два наших озера, Синовец и Глубокое, повисли под тучей на этой радуге, как два ведра на коромысле.
Что ж, целый день потом все видимые вдалеке и рядом предметы как бы на коромысле подвешенные смотрятся. Бежит за Пановом по белой песчаной дороге машина, а здесь по Глубокому вторая, как на другом конце катится. Блеснуло солнце в школьных окнах на горе, и за озером в Нечистове блеснуло, будто на другом конце коромыслица. Один коршун здесь кружит, а другой за Рупосами, и облака над ними, подобно коромыслу, в небе висят.
И гулко, как в пустых вёдрах, отдаётся гром по ту и по другую сторону радуги, под высокими тучами. Как в пустых вёдрах.
ШУМ ДОЖДЯ И ШЕЛЕСТ ЛИСТЬЕВ
Мои коты любят слушать шум дождя и шелест листьев. Когда-то у меня был один чёрный кот, тот самый, который сидел над озером ночью на подоконнике. Потом он погиб. Теперь их у меня двое, чёрный и серый.
И вот теперь, когда начинает накрапывать вечерний дождь или осенние вязы поднимают свои протяжные шорохи, мои коты выходят на крыльцо. Они подолгу сидят там под звёздами, глаза их становятся глубокими и ясными, они о чём-то думают, они становятся похожими на людей. Там, под осенним небом. И даже один из них, чёрный, почему-то напоминает мне какого-то таинственного министра двора при грустной, но коварной королеве.
Потом к ним выходит собака. И уже в конце концов присоединяюсь я.
Мы подолгу там сидим в темноте, шорохе и молчании. И всякий, кто увидел бы нас в такую ночь на крыльце вместе, в одно мгновение догадался бы, какие мы добрые и преданные друзья. Там, в тишине и спокойствии.
УТРО ВО ВЪЕЗДНОЙ ДУБОВОЙ АЛЛЕЕ
Перед самым рассветом, в эту серебряную пору, я шёл как-то по селу и вышел к большой дубовой аллее, под холодноватый, чуть морёный запах её листвы. Когда-то под этими дубами проезжали гости в богатую усадьбу старого князя. Дубы огромны, и я в разное время года любил заглядывать сюда. Здесь мне порой казалось, что вот иду огромной залой, где только смолкли звуки вальса или мазурки и многочисленные пары не совсем ещё исчезли в звучном воздухе. На песок дороги падали мягкие капли росы. От этого мелькания чудилось, будто поле накрыто звездопадом. Зимой аллея была похожа на скалистую залу неведомого замка, своды которого уходят в самое небо и там расступаются перед созвездиями.