Пир на заре
Шрифт:
Поближе к полдню иней отойдёт. Теперь в воздухе останется только шелест. Вязы, берёзы, липы облетать примутся целыми кронами. Рядом с деревом от нежнейшего ветерка поднимается второе дерево, однако это всего лишь облако такой весёлой, такой лепечущей, такой восторженной листвы. Настоящий двойник из чистого золота.
Молоденький чёрный кот под таким сверкающим листопадом ошалело носится по двору. Он гоняется за листьями. Он подстерегает их, он кувыркается с ними, он по ним катается. Кот взберётся на высокое крыльцо и восторженно смотрит в воздух, в котором, замысловато снижаясь, плавают листья. Лапы у кота дрожат, усы топорщатся. Глаза разгорелись, как два крошечных осенних листка. Они трепещут.
С вяза срывается зеленоватый лист, он скользит по воздуху, как синица. Кот не выдерживает и прямо в воздух прыгает с крыльца. Он в прыжке подбрасывает лист и вторично бьёт его лапой.
К полдню листопад утихает. И словно ничего не было. Только деревья поредели, сквозь берёзы, сквозь клёны, сквозь ясень теперь уже далеко просматривается озеро со всей его холодной синевой. И так до сумерек.
Но к полночи опять зашелестит среди ветвей морозец. И в тишине кто-то громко, но мягко постучит мне в дверь с крыльца. Открою дверь, и на пороге вырастет кот. Он будет весь на задних лапах, он будет улыбаться и топорщить усы.
В правой лапе высоко над головой мой юный кот будет держать растопыренными когтями широкую смороженную чашу кленового листа. Из чаши будет подниматься пар. И только нужно наклониться, чтобы увидеть, как там на дне притаилась маленькая осенняя звезда, она только что скатилась из-под самого небосвода.
ПОВСЮДУ И ВЕЗДЕ
Кленовая листва теперь повсюду.
Шагает женщина с коромыслом, покачивает на ходу два полных чистых ведра. И в одном обязательно кленовый лист. Так тоненько лист горит, на поверхности раскачиваясь. А из-под листа вода поплёскивает на песок.
Пиджак сбросишь среди двора, дров наколоть минуту выберешь. Не успел оглянуться, подкладка вся позолотела. Шелестит на ветру.
К почтовому ящику за калитку спустишься, и вместо письма тебе лист золотой прислал соседний клён в подарок. Вернее, на память. Читай из такого письма сколько вздумается.
Я уже не говорю о двух золотых карпах среди двора в тазу. Лежат, подрагивают, мутно смотрят в небо, глаза плёнкой подёрнуты. Дышат и не дышат.
И ласковый добрый лист опустился к ним с неба, накрыл их золотом. И сам вместе с карпами вздрагивает. Вздрагивание это похоже на беззвучное, на горькое рыдание.
СИЯНИЕ ТУМАНОВ
Если с ночи село заложено мглой, дома и улицы в тягучем и мглистом воздухе повисают. Вместо светлых окон светящиеся облачка плавают по стенам, особенно когда в тумане вдруг проснётся движение. Уличные фонари задумчивыми стаями кружат над озером, такие хороводные стаи облачков.
Но на рассвете тумана нет. Исчез. Осел. Горит тяжёлым толстым инеем на ветках, на заборах, колышется над озером в травах. И лёгкий радостный морозец пламенеет от зари повсюду. Из труб простирается в небо ровный розовый пар. Озеро с чуть приметной зеркальной волной тоже дымится. Из колодца, только крышку приоткрой, тоже дух поднимается. Чистый, славный.
Идут из магазина женщины, о чём-то судачат, крупы мешками набрали и звонко дышат в небо голубоватыми свечениями.
Под солнцем иней тяжелеет. Под горой на мощных кустах шиповника загораются огромные красные ягоды. С них повисает чуть приметная капель. А над ягодами парок. Словно румяные весёлые лики святых из голубоватого сияния смотрят на ликующий солнечный свет под горой.
ДОМ НА КРЫЛЬЯХ
Там, далеко на востоке, на кряжистых северных увалах над мглистой и своенравной Ветлугой крыльцом крестьяне называют плечо вместе с ключицей. "Пошире крыльца-то ему вырезай", — говорила Васса Ефремовна дочери, когда вдвоём они мне кроили рубаху. Это короткое и стремительное слово на увалах произносят с особой напевностью, как бы подразумевая под ним нечто значительнее того, что принято понимать. Может быть, предполагают за нашим человеческим плечом в далёком таинственном прошлом возможность парения в бесконечном и полном превратностей воздухе? А может быть, наоборот — угадывается за человечеством возвышенное в полном смысле слова крылатое будущее.
Здесь, над Глубоким, я живу в доме с двумя крыльцами. Десятка два лет назад бревенчатую избу эту ставили для двух деревенских учреждений, для сельпо и ещё для какой-то важной конторы. Построили два отдельных и вполне самостоятельных крыльца. Но учреждения повзрослели да выпорхнули из дома, само строение десять лет простояло брошенным, да так и рассыпалось бы от времени, если бы мне не посоветовали дом над озером облюбовать.
Но иногда мне кажется, что дом этот возник однажды осенью из золота кленовой листвы, из ветра и ещё из тонкой синевы озёрной ряби. Он появился как-то на рассвете среди тишины и шелеста, среди безветрия и бега облаков, когда сердце замирает, как робкая птица, и стучит одновременно на всю вселенную. Два моих крыльца шумят и реют на горе совсем как крылья. В ночные тихие времена на крыльях отражаются, как на озёрной глади, звёзды и от малейшего движения рассеивается вокруг них серебристый туман.
Когда поднимается ветер, дом неслышно расправляет над озером крылья. В такое время крылья гудят, как осенние клеены. Они поднимаются все выше и выше, и далеко видны становятся тогда просторы нашей равнины. Плечистые громады Иван-города. И огненные струи воздуха лижут валуны этих богатырских стен. А под стенами бегут сквозь ветер автобусы, большие и маленькие, в Таллин и в приморскую столицу на заливе. Там блещут золотыми соблазнительными телами статуи фонтанов Петергофа. А дальше на озерах казематы под шатрами крепости Корела. Там изнывали в заточении жены Пугачева, Софья и Ульяна, сын и двое дочерей. И южнее тяжелыми жерлами башен глядится в небо, как бельмами, Порховская крепость и росами стремительной Шелони омывается...
Отсюда с высоты так ясно видны все ключи, что бьют из-под валунов, сочатся сквозь мхи, питают наши озера и реки. Они светоносны. Голубое свечение изливается из земли, и словно кто-то смотрит в небеса оттуда из ключей неистовыми синими глазами. Как будто это души наших предков и наших внуков и внуков их внуков.
Здесь в небе так радостно видеть, какая чистая, какая удивительная у моего дома душа! Она горит как маленькая, но спасительная свечка.. Ее огонь всего виднее в сумерки, когда осень скликает над озерами птиц. Когда стаями они появляются в нашем небе. Лебеди, журавли, гуси, утки... Все, кто беззащитен в пути, кто доверчив, кто устал и кому бесприютно.
Мы поднимаемся тогда с моим домом высоко над лесами. Наши оба крыльца реют в небе, их двери гостеприимно распахнуты. И осенние стаи листвы тогда зажигаются над каждым крыльцом, словно два маленьких золотистых костра. Мы смотрим зорко, нам видно, где в кустах, в шалаше или просто в таинственном месте замер охотник. Злые заряды огня и свинца притаились там в ружьях. Заряды не дремлют, они только делают вид, будто спят. Глаза охотников горят, а сердца их бьются яростно и глухо.
Вот уже месяц проклюнулся над озером в пустынной ночной синеве. Глухо щелкают под берегами курки. Вот теперь мы спускаемся долу и встречаем усталую стаю. И огонек горит в окошке. Там свеча, такая добрая, такая тихая, приветливо трепещет и говорит, что здесь на озере сегодня ночевать не стоит: здесь опасно. И все, кто в небе, кто там на поднебесных дорогах ветра и мечты, так хорошо понимают друг друга, особенно когда в окошке приветливый и добрый огонек. И грохотом тревожных добрых крыл сегодня вечером наполнится мой дом. По комнатам движение и гомон, дыхание, усталые улыбки, устройство на ночлег.