Пир стервятников

Мартин Джордж Р.Р.

— Дитя, — спросил как-то добрый человек, — чьи это имена шепчешь ты по ночам?

— Ничьи.

— Ты лжешь. Все люди лгут, потому что боятся. Одни постоянно, другие — лишь изредка. Некоторые лгут лишь в чем-то одном и повторяют это так часто, что сами начинают верить в свою ложь… хотя маленькая частица их душ знает, что они лгут, и это отражается у них на лице. Скажи мне, чьи это имена.

Арья прикусила губу.

— Не важно чьи.

— Нет важно, — настаивал он. — Скажи.

Скажи, или окажешься на улице, послышалось ей в его голосе.

— Это люди, которых я ненавижу. Я желаю им смерти.

— Мы слышим много таких

молитв в этом доме.

— Я знаю. — Благодаря Якену Хгару ее желание сбылось трижды. Стоило только шепнуть…

— Ты потому и пришла к нам? — продолжал добрый человек. — Пришла научиться нашему мастерству, чтобы убить ненавистных тебе людей?

Арья не знала, как на это ответить.

— Может быть.

— Тогда ты пришла не в то место. Не ты решаешь, кому жить, а кому умирать. Это в руках Многоликого. Мы лишь слуги его, поклявшиеся исполнять волю бога.

— Да? — Арья оглядела статуи, у ног которых мерцали свечи. — Который из них он?

— Все из них.

Он так и не назвал ей своего имени, и девочка-призрак тоже — та худышка с большими глазами, напоминавшая ей другую маленькую девочку, Ласку. Она и Арья жили в подвале. Там же помещались трое послушников, двое слуг и повариха Умма. Эта женщина любила поговорить за работой, но Арья не понимала ни слова из ее болтовни. У других имен не было, или они просто не хотели говорить, как их зовут. Один слуга был очень стар и согнут в три погибели, у другого, краснолицего, волосы росли из ушей. Она думала, что они оба немые, пока не услышала, как они молятся. Из послушников самый старший казался ровесником ее отца, двое других были немногим старше Сансы, бывшей когда-то ее сестрой. Все они носили одежду, черную с левой стороны и белую с правой, капюшонов им не полагалось. У доброго человека и девочки-призрака все обстояло наоборот: справа черное, слева белое. Арье дали одежду слуги — рубаху из некрашеной шерсти, мешковатые портки, полотняные подштанники и тряпичные башмаки.

Добрый человек, единственный, кто знал общий язык, каждый день спрашивал ее:

— Кто ты?

— Никто, — отвечала она, бывшая когда-то Арьей из дома Старков, Арьей-Надоедой, Арьей-Лошадкой. И еще Арри, Лаской, Голубенком, Солинкой, чашницей Нэн, серой мышью, овцой, призраком Харренхолла… но все это не взаправду. В глубине души она Арья из Винтерфелла, дочь лорда Эддарда Старка и леди Кейтилин, у которой были когда-то братья Робб, Бран и Рикон, сестра Санса, лютоволчица Нимерия, сводный брат Джон Сноу. Там, в глубине души, она кто-то… но ему не такой ответ нужен.

С другими она по незнанию их языка разговаривать не могла, но вслушивалась в их речь и повторяла запомнившиеся слова. Самый младший послушник, несмотря на свою слепоту, наблюдал за свечами. Он обходил храм в своих мягких туфлях, среди бормотания старух, каждый день ходивших сюда молиться. Зрение не требовалось ему, чтобы узнать, которая из свеч потухла. «Он руководствуется запахом, — объяснил Арье добрый человек, — притом над горящими свечами воздух теплее». Закрой глаза, предложил он ей, и попробуй сама.

Сами служители храма молились рано утром, еще до завтрака, стоя на коленях у тихого черного пруда. Иногда молитву читал добрый человек, иногда девочка-призрак. Арья знала на браавосском всего несколько слов — те, что совпадали по звучанию с валирийскими, — и молилась сама, мысленно: «Сир Григор, Дансен, Рафф-Красавчик, сир Илин, сир Меррин, королева Серсея». Если Многоликий — настоящий бог, он услышит ее и без слов.

Верующие являлись в Черно-Белый Дом почти всегда в одиночку. Они ставили свечи к выбранному ими алтарю, молились у пруда, порой плакали. Некоторые, испив из черной чаши, погружались в сон, но таких было мало. Здесь не устраивалось служб, не звучали песнопения, не возносились хвалы. Храм никогда не бывал полон. Порой кто-то из прихожан просил встречи со жрецом, и добрый человек или девочка уводили его в святилище, но такое опять-таки случалось редко.

Всего вдоль стен, окруженные свечами, стояли тридцать богов. Старухи, как заметила Арья, предпочитали Плачущую, богатеи — Ночного Льва, бедняки — Путника в плаще с капюшоном. Солдаты поклонялись Баккалону, Бледному Отроку, моряки — Луноликой Деве и Сардиньему Королю. У Неведомого был свой алтарь, хотя к нему почти никто не ходил. Как правило, у его ног мигала одна-единственная свеча. Это ничего, сказал добрый человек. У него много ликов и много ушей, чтобы слышать нас.

Пригорок, на котором стоял храм, пронизывали выбитые в камне ходы. Жрецы и послушники спали на первом уровне подземелья, Арья и слуги — на втором. Третий был закрыт для всех, кроме жрецов, — там находилось святилище.

Арья в свободные от работы часы могла ходить где угодно, не покидая, однако, пределов храма и не спускаясь на третий ярус. В одной из кладовых хранилось оружие и доспехи: нарядные шлемы, диковинные старинные панцири, мечи, кинжалы, арбалеты, длинные копья с листовидными наконечниками. В другом склепе меха и богатые цветные шелка лежали бок о бок с дурно пахнущими лохмотьями и потертой дерюгой. Тут должна быть и сокровищница, решила Арья. Ей представлялись золотые блюда, мешки с серебром, голубые, как море, сапфиры, нитки крупного зеленого жемчуга.

Однажды она наткнулась на доброго человека, и он спросил, что она делает здесь. Она сказала, что заблудилась.

— Лжешь, и что еще хуже — лжешь неумело. Кто ты?

— Никто.

— Снова ложь, — вздохнул он.

Виз избил бы ее в кровь, поймав на вранье, но в Черно-Белом Доме все по-другому. Умма на кухне может порой стукнуть ее поварешкой, чтоб не мешалась, но из других ее никто пальцем не тронул. Они поднимают руку, только если надо кого-то убить, полагала Арья.

С поварихой она неплохо ладила. Та совала ей в руку нож, показывала на лук, и Арья его крошила. Умма подталкивала ее к горке теста, и Арья месила его, пока повариха не говорила «стой» (из браавосских слов, выученных Арьей, «стой» было первым). Арья разделывала рыбу и обваливала ее в орехах, которые колола Умма. Добрый человек сказал, что в соленых водах вокруг Браавоса полным-полно всякой рыбы и моллюсков. Медленная бурая река, впадая в лагуну с юга, образует широкую полосу тростников, заводей и отмелей. Там водятся в изобилии мидии, устрицы, черепахи, лягушки, крабы разных пород, угри — красные, черные и полосатые; все это часто появлялось на резном деревянном столе, за которым трапезничали служители Многоликого Бога. Рыбу Умма приправляла морской солью и перечными горошинами, в уху из угрей добавляла чеснок. В редких случаях она даже на шафран расщедривалась. Пирожку бы понравилось здесь, думала Арья.

Ужин был ее любимым временем — ведь последнее время она далеко не всегда ложилась спать на сытый живот. Иногда за едой добрый человек позволял задавать вопросы. Однажды она спросила, почему все прихожане храма такие умиротворенные — у нее дома люди боятся смерти. Она помнила, как рыдал прыщавый оруженосец, когда она пырнула его в живот, как молил о пощаде сир Амори Лорх, когда Хоут бросил его в медвежью яму. Помнила, как кричали люди в деревне на берегу Божьего Ока, когда Щекотун допрашивал их про золото.