Пир стервятников

Мартин Джордж Р.Р.

Арья кивнула, хотя не была уверена, что она может.

— Значит, ты можешь научиться отличать также правду от лжи… и когда научишься, для тебя в этом мире больше не будет секретов.

— Научи меня. — Она согласна стать никем, если без этого нельзя обойтись. Когда человек никто, у него внутри нет дыр.

— Тебя будет учить она, — сказал добрый человек, и у двери возникла девочка-призрак. — Начиная с браавосского языка. Какой от тебя толк, если ты не говоришь на нем и не понимаешь других? А ты взамен обучишь ее своему языку. Будете учиться друг у друга —

согласна?

— Да, — ответила Арья — и с этого мгновения сделалась послушницей Черно-Белого Дома. У нее забрали одежду слуги и дали другую, черно-белую, мягкую, как то старое красное одеяло, которым укрывалась она в Винтерфелле. Под нее она надевала штанишки из тонкого белого полотна и черную, ниже колен, сорочку.

Они с девочкой-призраком показывали друг другу на разные вещи, произносили слова на родном языке и заучивали чужие. От простых слов — чашка, свечка, башмак — они перешли к более сложным, а там и к фразам. Сирио Форель когда-то заставлял Арью стоять на одной ноге, пока та не начинала дрожать. Потом посылал ее на охоту за кошками. Еще позже она плясала водяной танец на ветках деревьев с деревянным мечом в руке. Все это было трудно, но учить новый язык оказалось еще труднее.

Шить и то легче, подумала она как-то, забыв половину слов, которые вроде бы знала, а другие выговорив так дурно, что девочка-призрак посмеялась над ней. Фразы у меня получаются такими же корявыми, как раньше стежки. Не будь эта девчонка такой маленькой и щуплой, Арья расквасила бы ей нос. Вместо этого она прикусила собственную губу, думая: я слишком глупа для науки и слишком глупа, чтобы все это бросить.

Девочка-призрак усваивала общий язык быстрей, чем она — браавосский.

— Кто ты? — спросила она однажды Арью после ужина.

— Никто, — ответила Арья по-браавосски.

— Лжешь. Надо лгать хорошее.

— Не хорошее, а лучше, глупая, — засмеялась Арья.

— Лучше глупая. Я тебе покажу.

На другой день они стали играть, задавая друг дружке вопросы. Иногда они отвечали правду, иногда врали. Задававшая вопрос должна была отличить истину от лжи. Девочка-призрак всегда говорила верно, Арья же только угадывала, и большей частью неправильно.

— Сколько тебе лет? — спросила девочка.

— Десять, — ответила Арья и показала ей десять пальцев. Во всяком случае, она думала, что ей все еще десять, хотя как знать. В Браавосе дни считают не так, как в Вестеросе. По расчетам Арьи, ее десятый день рождения давно миновал.

Девочка кивнула, и Арья, как могла, спросила по-браавосски:

— А тебе сколько?

Девочка тоже показала ей десять пальцев, повторила этот жест еще дважды и добавила шесть. Лицо ее при этом оставалось спокойным, как вода в пруду. Не может это быть правдой, решила Арья, она ведь маленькая, и сказала:

— Ты лжешь. — Но девочка, покачав головой, снова показала на пальцах «тридцать шесть», потом сказала это словами и заставила Арью повторить.

Назавтра Арья рассказала об этом доброму

человеку.

— Она не лжет, — усмехнулся он. — Та, кого ты принимаешь за девочку, — это взрослая женщина, всю жизнь посвятившая Многоликому. Она отдала ему то, чем она была, отдала то, чем могла бы стать, отдала все жизни, заключенные в ней.

— И я буду такой же? — призадумалась Арья.

— Не будешь, если сама не захочешь. Ее такой сделал яд.

Яд… Теперь Арья все поняла. Каждый вечер после молитвы девочка выливала в черный пруд какую-то жидкость из каменного флакона.

Девочка-женщина и добрый человек были не единственными служителями Многоликого Бога. Иногда в Черно-Белый Дом приходили другие. Приходил толстяк с пронзительно-черными глазами, крючковатым носом и большим желтозубым ртом. Приходил суровый, который ни разу не улыбнулся, — он был светлоглазый, но с полными темными губами. У красавца при каждом посещении менялся цвет бороды и нос, но он всегда оставался красивым. Эти трое являлись чаще всего, но были и другие: косой, молодой лорд, голодный. Однажды толстяк с косым пришли вместе, и Умма послала Арью прислуживать им.

— Наполнишь кубки — и стой смирно, как статуя, — сказал ей добрый человек. — Поняла?

— Да. — Прежде чем учиться движению, надо научиться быть неподвижной, говорил ей Сирио Форель, и она научилась. Она служила чашницей у Русе Болтона в Харренхолле, а он бы кожу с нее содрал, если б она хоть раз пролила вино.

— Это хорошо. Неплохо бы тебе заодно стать слепой и глухой. Пусть все, что здесь будет сказано, войдет тебе в одно ухо и выйдет в другое. Не слушай.

В ту ночь Арья слышала многое, но разговор шел в основном на браавосском, и она понимала едва ли одно слово из десяти. Неподвижная, словно камень, твердила она себе. Труднее всего было бороться с зевотой. Порой она засыпала стоя, со штофом в руках, и ей снилось, что она волчица и бежит по лунному лесу, слыша позади вой большой стаи.

— Они тоже жрецы, эти люди? — спросила она утром доброго человека. — А лица у них настоящие или нет?

— Как думаешь ты, дитя?

Она полагала, что нет.

— Якен Хгар тоже жрец? Как ты думаешь, он вернется когда-нибудь в Браавос?

— Кто-кто? — с полнейшей невинностью переспросил жрец.

— Якен Хгар. Который дал мне железную монету.

— Я не знаю никого с таким именем.

— Он сменил лицо, и я спросила, как он это делает. А он сказал, что это не труднее, чем сменить имя, только уметь надо.

— В самом деле?

— Ты меня научишь менять лицо?

— Если хочешь. — Он взял ее за подбородок и повернул голову. — Надуй щеки и высунь язык.

Арья так и сделала.

— Ну вот твое лицо и стало другим.

— Я не про это. Якен умел колдовать.

— Волшебство даром не дается, дитя. Нужны годы молитв, самоотречения и науки, чтобы отточить мастерство.

— Годы? — растерялась она.

— Будь это просто, это бы делали все. Прежде чем стать бегуном, надо научиться ходить. Зачем прибегать к чарам там, где сойдет и фокус?