Пират (сборник)
Шрифт:
Лебеди молчали. Только казалось, что они еще выше подняли головы. Тогда Серафима согнула шею, закричала еще раз и ударила крыльями по воде.
Обычно так поступала она, когда выпрашивала у Чадова пищу.
Стая закричала в ответ пронзительно, вразброд, и, нарушив строй, птицы толпой двинулись навстречу гостье.
Самый большой самец выскочил вперед, изогнув длинную, крутую шею, изо всей силы ударил Серафиму клювом по голове.
Серафима завертелась на одном месте, часто размахивая крыльями.
Дикарь еще раз нацелился ей в голову, но промахнулся. Тогда он принялся долбить крепким, как долото, клювом спину гостьи, потом вцепился ей в шею, гнул ее книзу, как будто собирался утопить.
Серафима вырвалась и хотела удрать, но сразу же оказалась в кольце. Всюду, куда она ни поворачивалась, ее встречали клювы и крылья.
Дикарь опять догнал ее и колотил не переставая.
Кольцо родичей, готовых принять участие в расправе, начало быстро сжиматься. Серафима уже не сопротивлялась; она только беспомощно, молча махала крыльями.
Появление Чадова спасло ей жизнь. И, когда лебеди с разбегу шумно оторвались от воды и улетели в другой конец озера, Серафима покорно поплыла следом за челноком.
С этого дня изменился ее характер и даже привычки. Она стала пугливей и настороженней. Только вблизи Чадова она чувствовала себя спокойной. За Чадовым она ходила по пятам, как собака.
Если прежде осмелевшие утки плавали стаями у самой сторожки, то теперь ни одна посторонняя птица не могла безнаказанно переступить установленную Серафимой границу и приблизиться к посту.
Уток она преследовала так настойчиво, что через несколько дней совершенно очистила от них свои владения.
Прошел месяц. Взрослые лебеди давно сидели на гнездах. Возвращаясь с объезда, Чадов увидел Серафиму. Она важно, не спеша плыла вдоль берега с наполненным сухим тростником клювом. Подплыв к маленькому островку в устье заливчика, она бросила тростник на берег и долго раскладывала его.
Сомнений не было: Серафима делала гнездо. Через несколько дней на острове выросла куча сухого тростника и камыша, а наверху этой кучи важно сидела Серафима и время от времени деловито что-то перекладывала с места на место.
Но скоро это занятие ей надоело, она оставила гнездо и не обращала больше на него внимания. Но зато стала еще яростней преследовать непрошеных гостей, если они оказывались по соседству с ее островом.
В эту осень Чадов оставил ей длинные маховые перья, но она ни разу не попыталась подняться. К отлету родичей она отнеслась так же равнодушно, как и в прошлом году.
И вот, перезимовав третью зиму, Серафима снова перебралась на озеро и теперь плавала неподалеку от костра.
– Умная птица. Это она вас боится. Не будь вас, давно бы из воды вылезла. Житья бы мне не дала, – улыбаясь, сказал Чадов.
Доктор стоя отхлебывал чай из металлической кружки, слушал Чадова и смотрел на озеро.
Гладкая, без единой морщинки, поверхность воды в одном месте вдруг покрылась мелкой, едва заметной рябью. Постепенно волнение начало нарастать и кругами пошло дальше.
– Тсс! – приложил палец к губам доктор.
Но Чадов уже умолк, он сидел, задрав кверху бороду, к чему-то прислушивался, прищурив глаза.
Доктор поставил на пенек недопитую кружку, на цыпочках подошел к ближайшему дереву и снял ружье.
Чадов, не меняя позы, придержал его за рукав.
– Нельзя больше стрелять.
– Что случилось? – удивился доктор и огляделся. Вокруг ничего не изменилось, только волнение усилилось в устье заливчика, – теперь даже издали была видна черная спина большой щуки, а вокруг нее, поднимая волны, юлили самцы.
Недалеко от костра стояла неподвижно, вытянув шею и задрав голову, Серафима, как будто передразнивая хозяина.
– Слышите? – шепотом спросил Чадов и поднял кверху палец.
Доктор сначала долго ничего не слышал, кроме чириканья птичек в ближайших кустах, потом ему показалось, что где-то очень далеко играют на скрипке. Звуки едва долетали, то появляясь, то исчезая, но через минуту уже слышался голос нескольких инструментов, потом донесся отдаленный перезвон колоколов и звук трубы, и, наконец, колокола зазвонили над самой головой, только очень высоко.
Доктор впервые слышал такую музыку и не мог понять, откуда появлялись звуки. Казалось невероятным, чтобы живое существо могло издавать их. Слишком много для живого голоса было в них металла. Доктор хотел уже спросить Чадова, но вдруг громко, словно ударили в колокол, ответила невидимым музыкантам Серафима.
И хотя голос ее был хриплый и резкий, но звучал он в тон невидимому оркестру и природа его была та же.
– Лебеди, – почему-то со вздохом сказал доктор.
– Люблю я эту музыку – ни одна птица так не кричит, – задумчиво ответил Чадов.
Опять закричала Серафима, так же громко и так же неприятно.
– Ишь, всполошилась, родню услышала. А отчего это у нее голос такой хриплый, доктор? От морозов, что ли? – спросил Чадов.
– Скорее от жиру, – подумав, ответил доктор; он хотел еще что-то добавить, но в это время у берега громко ударила хвостом щука, и доктор схватил ружье и вскинул его к плечу.
– Нельзя, – сказал Чадов и отнял ружье. – Больше стрелять нельзя. Хозяева прилетели. Они шума не любят.
– Острогой ее можно достать, – тянулся доктор к щуке.
Большущая рыбина вертелась у самого берега.
– В другой раз, а сейчас уйдем, не будем им мешать. В первые часы после прилета они пугливы. Я вам их вблизи покажу, – тащил упирающегося доктора за рукав Чадов.
Лебеди долго кружились над озером, едва видимые с земли, летели углом, вытянув шеи, коротко и сильно взмахивая крыльями, потом, широко расставив крылья, молча пошли на посадку.
Доктор и Чадов притаились в кустах. Большие белые птицы, косо разрезая воздух, шумно падали в воду неподалеку от них.