Пират (сборник)
Шрифт:
Как только последняя птица коснулась воды, протяжно и звонко, как серебряный рог, затрубил вожак, и ему дружно на разные лады ответила стая.
Было очень похоже, что вожак поздравляет птиц с окончанием перелета и ему хором отвечает и благодарит стая.
Лебеди сбились в кучу, сидели плотно один возле другого, тихо перекликаясь. С берега стая походила на большую, рыхлую льдину. Таких льдин еще немало плавало по озеру, но это была самая белая.
Лебеди сидели так плотно, что даже в бинокль пересчитать их было трудно, но потом эта плотная белая льдина разом бесшумно распалась на части. Отдельные куски ее медленно закружились, сталкиваясь друг с другом и расходясь в разные стороны уже парами.
Только самый крупный из стаи – вожак – не двинулся с места.
Он сидел спокойный и гордый, круто изогнув шею, не глядя по сторонам, и, казалось, любовался своим отражением и спокойно ждал подругу.
Но пары всё дальше и дальше отплывали от него, одна за другой скрывались в камышах, и вожак остался один.
Тогда, разом выпрямив шею, он завертелся на одном месте и закричал жалобно и длинно, но никто ему не ответил.
Он закричал еще жалобнее и пронзительнее.
– Пару потерял. Это Дикарь, самый старый лебедь на озере, – тихо сказал Чадов. И, встретив удивленный взгляд доктора, пояснил: – Он приметный. Самый крупный и голосистый у них. Тот, что трубил недавно. Вожак. Лебедка у него была хромая. Он по хромой так убивается.
Вожак захлопал крыльями, оттолкнулся от воды и, сорвавшись с места, погнался за последней, не успевшей скрыться, парой.
Услышав погоню, самец пропустил вперед подругу и, повернувшись, бросился к Дикарю навстречу.
Дикарь был больше и сильнее противника, но боя он не принял, только затрубил жалобно и призывно.
И тогда с разных концов озера коротко и угрожающе ему ответили самцы.
Дикарь расправил крылья, грузно оттолкнулся от воды и с разбегу поднялся в воздух.
– Неужели улетит? Семнадцать лет вместе с ним прожили, – с беспокойством сказал Чадов.
Дикарь трубил, кружился над озером и уходил ввысь. Потом с огромной высоты, широко расставив крылья, косо разрезал воздух и тяжело грудью упал на воду.
– Да, браток, нелегко улетать от того, что любишь, не всякий это может, – непонятно к кому обращаясь, сказал Чадов.
Чадов проснулся до рассвета и, тихо ступая, чтоб не разбудить доктора, вышел на крыльцо.
Еще ярко горели звезды, а на востоке уже обозначались белые и голубые полосы. Внизу, как густой белый полог, повис над озером туман. Было очень тихо, только изредка, посвистывая крыльями, низко над головой пролетали невидимые в тумане утки и со слабым плеском опускались в камышах.
И вдруг, нарушая тишину, пронесся над водой протяжный металлический звук. Он то возникал, то снова исчезал с правильными промежутками и был похож на заунывную восточную песню.
И хотя ничего, кроме стены густого тумана, нельзя было рассмотреть, Чадову казалось, что он видит белую знакомую птицу, жалующуюся миру на свое одиночество.
До самой зари, не переставая, трубил Дикарь. Чадов просидел на крыльце до утра.
Только когда громко захлопал крыльями лебедь и, вынырнув из тумана, круто пошел вверх, Чадов заметил, что уже рассвело.
Лебедь уходил ввысь; матово-белый, почти прозрачный, он казался куском тумана, готовым каждую минуту исчезнуть.
Чадов понял смысл песни, понял, что Дикарь решил улететь и теперь, прощаясь, делает последние круги над местом, где прошла вся его предыдущая жизнь.
Чадов невольно поднялся, стоя провожал улетавшую птицу.
Еще раз затрубил Дикарь и смолк.
Но не успело отзвучать эхо, как где-то внизу, совсем близко, из тумана, раздался ответный крик, крик самки. Она закричала так громко и близко, что Чадов вздрогнул и по хриплому, дребезжащему голосу сразу узнал Серафиму.
Снизу было видно, как резко затормозил Дикарь, молча и круто, как подстреленный, упал вниз и скрылся в тумане.
Чадов снова уселся на крыльцо и, опустив голову, задремал. Много позже появился на крыльце заспанный доктор и, увидев неподвижно сидящего Чадова, спросил:
– Улетел ваш приятель?
Чадов молча протянул руку и показал на озеро. Над зеленой водой, колыхаясь, поднимался кверху туман, а под ним, на самой середине озера, обвив друг друга шеями, неподвижно сидели два лебедя.
Доктор баском захохотал, хлопнул Чадова по плечу и побежал к озеру мыться.
Серафима в этот день не приплыла к сторожке. Прошел еще день – она не появилась. Корм долго лежал у берега нетронутым, а потом им воспользовались утки.
Только на третий день, в обычный час кормежки, Чадов услышал тревожный крик Дикаря.
Выглянув в дверь, он увидел: Серафима вылавливала из воды остатки разворованного корма, а очень далеко от берега, глядя на нее, беспокойно метался и кричал Дикарь.
Чадов вышел на берег; увидев его, Серафима захлопала крыльями, прося есть. Она вела себя как всегда, только ела торопливее, чем обычно, да часто оглядывалась назад, где все громче и тревожнее кричал Дикарь.
Насытившись, она отвернулась от Чадова и деловито уплыла к Дикарю.
Теперь только два раза в день, утром и вечером, она приплывала к сторожке, и каждый раз волновался и кричал, поджидая подругу, Дикарь.
Останавливался он всегда на одном и том же месте и ближе к сторожке не подплывал, даже если Чадова не было видно.
Где ночевала Серафима, Чадов не знал, но на обычном месте ее ночевок она не появлялась. Через неделю Чадов услышал крики Дикаря среди дня. Он кричал особенно громко и тревожно. Подбежав к берегу, Чадов увидел Серафиму. Она яростно гонялась за утками, очищая от них свои владения. Потом захватила клювом пук камыша и принялась чинить свое старое, полуразрушенное гнездо.
Чадов с берега улыбался и кивал ей.
Дикарь, увидев, что его крики не трогают подругу, поднялся из воды и, трубя, летал над озером. Серафима изредка отвечала ему невнятно и глухо; она была поглощена работой.