Пират
Шрифт:
— За кого же ты тогда меня принимаешь, — глухим и дрогнувшим голосом спросила она Кливленда, — если отрицаешь могущество, за которое я так дорого заплатила?
— Ты мудра, матушка, — ответил Кливленд, — во всяком случае, ты очень искусна, а всякое искусство — могущество. Я вижу, что ты прекрасно умеешь плыть по течению событий, но отрицаю, что ты в силах изменить это течение. Не трать поэтому слов, перечисляя различные ужасы — они меня не пугают; скажи просто: почему ты требуешь, чтобы я уехал?
— Потому что я хочу, чтобы ты не видел больше Минну, — ответила Норна, — потому что Минна предназначена
— Хорошо; итак, говоря кратко и ясно, — ответил Кливленд, — я не покину этих островов по крайней мере до тех пор, пока еще раз не увижу Минну Тройл! И пока я жив, не достанется она твоему Мордонту!
— Послушайте только его! — воскликнула Норна. — Послушайте, с каким презрением смертный отвергает возможность продлить свое земное существование! Послушайте, как грешник, великий грешник, отказывается от срока, который судьба предоставляет ему для раскаяния, для спасения бессмертной души! Посмотрите — вот он стоит, гордо выпрямившись: как он смел, как уверен в своих молодых силах и мужестве! Даже я, никогда не знавшая слез, даже я, у которой так мало причин сожалеть о нем, чувствую, как глаза мои затуманиваются при мысли о том, во что превратится этот молодой, полный сил человек, прежде чем солнце зайдет дважды.
— Матушка, — сказал Кливленд твердо, однако с оттенком грусти, — до некоторой степени я понимаю твои угрозы: ты лучше нашего знаешь, куда идет «Альциона», и, может быть, обладаешь средствами направить ее по нашим следам, ибо должен сознаться, что ты показала удивительное умение вести подобного рода дела. Пусть даже так, но я все же не откажусь от своих намерений из-за подобной опасности. Если фрегат появится здесь — ну что же, мы сможем отойти на мелководье, где ему нас не настигнуть, а шлюпки его вряд ли сумеют захватить и отвести в открытое море наш корабль, как какую-нибудь испанскую шебеку. Да, снова поднимем мы тогда тот флаг, под которым плавали до сих пор, используем тысячу средств, которые помогали нам еще в худших случаях, и будем биться до конца, а когда люди не смогут уже более бороться — ну что же: один выстрел из пистолета в пороховой погреб, и мы умрем так же, как жили.
Кливленд кончил, и наступило гробовое молчание. Потом он снова заговорил, но гораздо более мягким тоном:
— Ты слышала мой ответ, матушка; не будем же больше спорить и расстанемся в мире. Мне хотелось бы оставить тебе что-нибудь на память, чтобы ты не забыла несчастного, которому оказала большую услугу: он уходит, не питая к тебе недоброго чувства, хотя ты и противишься самым заветным его желаниям. Нет, не отказывайся принять от меня такой пустяк, — продолжал он, вкладывая в руку Норны небольшую табакерку из чеканного серебра, послужившую когда-то поводом для ссоры его с Мордонтом, — не ради металла — я знаю, что ты его не ценишь, — но как память о встрече с тем, о ком долго еще будут говорить в морях, бывших свидетелями его удивительных приключений.
— Принимаю твой дар, — ответила Норна, — в знак того, что если я в какой-то степени и оказалась причастна твоей судьбе, то лишь как невольный и печальный исполнитель иных велений. Правильно ты сказал, что мы не властны управлять потоком событий, который несет нас все дальше и дальше, делая бесполезными наши самые отчаянные усилия. Так уеллы Тафтилоу увлекают в своем водовороте даже самые мощные корабли, невзирая на их рули и паруса. Паколет! — позвала она затем, возвысив голос. — Эй, Паколет!
Огромный камень, лежавший у одной из стен лачуги, сдвинулся при этих словах с места, и, к изумлению Кливленда, даже к некоторому его ужасу, показалась уродливая фигура карлика, который, подобно чудовищному пресмыкающемуся, выполз из подземного хода, ранее прикрытого камнем.
Норна, на которую, видимо, подействовали слова Кливленда о мнимости ее сверхъестественного могущества, не только не пыталась использовать этот случай для подтверждения своей чудесной власти, но поспешила тут же объяснить необыкновенное явление, которому он оказался свидетелем.
— Такие подземные галереи с тщательно скрытым входом, — сказала она, — нередки на наших островах. В минувшие годы жители спасались в этих убежищах от ярости норманнов, пиратов того времени. Я привела тебя сюда, чтобы ты сам в случае необходимости мог им воспользоваться. Если ты заметишь, что тебя ищут, то можешь либо скрыться в недра земли, пока не минует опасность, либо уйти через дальний выход, у самого озера, которым воспользовался только что Паколет. А теперь — прощай! Подумай о том, что я тебе сказала, ибо как верно то, что сейчас ты живой человек, двигаешься и дышишь, так же верно и то, что твоя участь будет решена и подписана, если в течение двадцати четырех часов ты не обогнешь мыса Боро-Хэд.
— Прощай, матушка, — ответил Кливленд, и она ушла, бросив на него последний взгляд, в котором при свете лампы он мог различить одновременно и печаль, и досаду.
Встреча с Норной, завершившаяся подобным образом, заставила Кливленда весьма сильно призадуматься, хотя он и привык к постоянным опасностям и не раз бывал на волосок от смерти. Тщетно пытался он стряхнуть с себя впечатление, произведенное словами Норны, — оно было тем сильнее, что на этот раз в них почти не слышалось той таинственности, которую он так презирал. Тысячу раз укорял он себя в том, что все откладывал давно принятое решение расстаться со своей чудовищной и опасной профессией. Тысячу раз твердо повторял он себе, что лишь бы ему еще раз увидеть Минну Тройл, хотя бы для того, чтобы сказать ей последнее прости, — и он покинет шлюп, как только сумеет избавить своих товарищей от создавшегося трудного положения, постарается добиться прощения короля и отличиться, если это будет возможно, воинской доблестью на каком-либо более достойном поприще.
Это решение, которое он снова и снова торжественно обещал себе выполнить, в конце концов подействовало успокаивающим образом на его мятущуюся душу, и, завернувшись в плащ, он на время забылся тем не приносящим полного отдохновения сном, которого истощенная человеческая природа требует как обязательной дани даже от тех, кому грозит неминуемая опасность. Но если преступник может до известной степени успокоить и заглушить угрызения совести таким условным раскаянием, не будет ли это в глазах Всевышнего скорее отягчающей вину самонадеянностью, чем искуплением его грехов?