Пираты Эгейского моря и личность.
Шрифт:
Эта «демиургова» линия блестяще продолжена крупным математиком и «отчаянным кибернетиком» А.Н. Колмогоровым: «Ведь по существу интересен вопрос не о том, возможно ли создать автоматы, воспроизводящие известные нам свойства человека, хочется знать, возможно ли создать новую жизнь, столь же высокоорганизованную, хотя, может быть, очень своеобразную и совсем непохожую на нашу» (36, с. 13).
Это ли не реликт антично-христианского умонастроения? Действительно, почему бы не стать богом? Тем более, что вот уже и простейшие белковые соединения синтезировали? Так вот и видишь, как «лишенный зависти» демиург-кибернетик берет в отчаянии «все видимое», которое до его кибернетического отчаяния находилось в движении «нестройном и беспорядочном», и приводит все «к порядку из беспорядка», находя, что «порядок во всех отношениях превосходнее беспорядка». Ясно, что для такой слепленной из полупроводниковой глины или для «плесени, распластанной на камнях», то есть для отчаянно-кибернетической цивилизации Колмогоров навечно (на «запрограммированный» срок жизни) остался бы всеведущим, всесильным и всеблагим существом,
Даже когда ученые понимают, что здесь что-то не так, они умеют выражать свое мнение настолько неуклюже, что просто диву даешься. А.Д.Александров, например, критикуя марксиста Батищева, подсовывает ему явно фихтевское понимание деятельной сущности человека («В начале было дело»), и, понятно, ненароком, в запале, выскакивает на момент в открытую марксистскую дверь: «Несомненно верно, что сущность человека - в его деятельности, но не вообще в деятельности, а в особом ее характере, свойственном именно человеку... главной особенностью человеческой деятельности является творчество - создание качественно новых предметов, выработка новых форм деятельности. Деятельность животных данного биологического вида вращается в ограниченном круге: животные не имеют истории (если это так, «живой» вирус «сотворить» можно.
– М.П.). Деятельность же человека рождает новое - и в этом состоит не только ее особенность, но и главное содержание самой истории человека (что и лишает почвы любые кибернетические посягательства на программирование истории.
– М.П.). Поэтому действительная общественно-историческая сущность человека есть не просто его деятельная, а творчески самосознающая сущность» (37, с. 126).
Все это прекрасно, если сделать поправку на научноисторическую сущность самого автора, который не мыслит творчества вне науки (новые предметы, новые виды деятельности), но стулья-то зачем же ломать, причем здесь Батищев? Здесь надо бы Маркса и Ленина читать, у которых сказано в основном то же, что и у Батищева, и сказано в философских терминах нечто достаточно близкое к тому, что на свой научный манер и своими словами излагает Александров. Ведь это все выдумки, что марксизм-ленинизм не делает различия между творчеством и репродукцией, отождествляет, как это делали французские материалисты и материалисты бюхнеровского толка, «естественное» и «искусственное».
Там, где речь заходит о репродукции, классики едины в показе нечеловеческого, вещного, прокрустова, отупляющего ее характера. Ленин говорит о технологическом зверстве. Маркс достаточно ясно фиксирует свою позицию, замечая о труде-репродукции: «Отчужденность труда ясно сказывается в том, что, как только прекращается физическое или иное принуждение к труду, от труда бегут, как от чумы» (38, с. 563). И это не случайная оговорка, Маркс всячески подчеркивает рабскую природу репродукции: «Рабочий становится рабом своего предмета в двояком отношении: во-первых, он получает предмет для труда, то есть работу, и, во-вторых, он получает средства существования. Только этот предмет дает ему, стало быть, возможность существовать, во-первых, как рабочему и, вовторых, как физическому субъекту. Венец этого рабства в том, что он уже только в качестве рабочего может поддерживать свое существование как физического субъекта и что он является рабочим уже только в качестве физического субъекта» (38, с. 562).
Отчуждение, рабство, частичность показаны Марксом как неотъемлемые свойства труда-репродукции: «Труд производит чудесные вещи для богачей, но он же производит обнищание рабочего. Он создает дворцы, но также и трущобы для рабочих. Он творит красоту, но также и уродует рабочего. Он заменяет ручной труд машиной, но при этом отбрасывает часть рабочих назад к варварскому труду, а другую часть рабочих превращает в машину. Он производит ум, но также и слабоумие, кретинизм как удел рабочих» (38, с. 562).
И дело здесь вовсе не в том, как это пытаются изобразить некоторые наши теоретики а ля «портреты в струях огня», что будто бы труд при социализме переходит из технологического зверства в свою противоположность, в технологическое блаженство, что ли. Такое воспевание ярма менее всего связано с марксизмом. Для Маркса труд остается трудом - рабством, зверством, уродством, «старой мерзостью», которую не воспевать и облагораживать, а уничтожать нужно. Уничтожать методом сокращения рабочего дня. Другого пути классики не видели и не могли видеть, но знай они о возможностях кибернетики, они стали бы в этом вопросе самыми горячими и отчаянными из отчаянных кибернетиков, поскольку автоматизация, перевод на автоматическое регулирование основной или даже подавляющей части социальной репродукции и есть самый радикальный способ уничтoжeния «старой мерзости», труда-рабства.
Но даже и не зная о кибернетике, Маркс, подводя итоги анализу истории, прямо ставил задачу уничтожения труда: «При всех прошлых революциях характер деятельности (то есть репродукция.
– М.П.) всегда оставался нетронутым, - всегда дело шло только об ином распределении этой деятельности, о новом распределении труда между иными лицами, тогда как коммунистическая революция выступает против прежнего характера деятельности, устраняет труд (курсив Маркса.
– М.П.) и уничтожает господство каких бы то ни было классов вместе с самими классами» (24, т. 3, с. 70). Более того, Маркс всячески предупреждает против попыток переиначить основное содержание труда, превращать в предмет
Отсутствие кибернетики, недостаточно четкое различение творчества и репродукции, естественные в этих условиях попытки сохранить практическую деятельность не только на правах критерия истины и показателя действительности человеческого мышления, но и на правах вероятного источника нового знания, все это давало повод для известной переоценки репродукции хотя бы уже потому, что именно репродукция при всех ее скверных свойствах объединяет рабочих и формирует их в политическую силу общества, в рабочий класс. Но именно повод и только повод, ведь уже Ленин, за сорок лет до Винера, прекрасно понимал неправомерность и опасность полного отождествления субъекта и объекта, практики и познания, необходимость «зазора», «люфта», «неопределенности», в котором могла бы функционировать наука как инструмент обновления. Ленин пишет: «Исторически условна всякая идеология, но безусловно то, что всякой научной идеологии (в отличие, например, от религиозной) соответствует объективная истина, абсолютная природа. Вы скажете: это различение абсолютной и относительной истины неопределенно. Я отвечу вам: оно как раз настолько «неопределенно», чтобы помешать превращению науки в догму в худом смысле этого слова, в нечто мертвое, застывшее, закостенелое» (39, т. 14, с. 123). Тот же ход мысли и по поводу практики: «Критерий практики никогда не может по самой сути дела подтвердить или опровергнуть полностью какого бы то ни было человеческого представления. Этот критерий тоже настолько «неопределен», чтобы не позволять знаниям человека превратиться в «абсолют», и в то же время настолько определенен, чтобы вести беспощадную борьбу со всеми разновидностями идеализма и агностицизма» (39, т. 14, с. 130).
Сегодня кибернетика доказала, что эти опасности отнюдь не мнимые. Отождествление субъекта и объекта есть потеря и человека ради должности и науки ради установившегося порядка. Попытка стабилизировать практикурепродукцию «материалистическим» путем возвращает нас в стабильный мир демиурга Платона и бога христиан. В этих условиях предельной ясности становится уже как-то и не совсем удобно читать, когда философы, прекрасно, по всему, понимающие суть дела, все же с предельной осторожностью анализируют деятельность. А.Н.Леонтьев, например, так решает эту проблему: «Деятельность человека - как внешняя, так и внутренняя, умственная, - отвечает его потребностям; она мотивирована и имеет свою аффективную регуляцию, выражающую ее пристрастность. Словом, это деятельность утверждающего свою жизнь субъекта. Анализ позволяет выделить в ней ее главные «единицы». Прежде всего это образующие ее действия, то есть процессы, подчиненные сознаваемой цели. Другая единица деятельности - способы выполнения действия, зависящие от его условий; мы называем их «операциями»... Операция происходит из действия. Действие, входя в состав другого, более сложного действия, утрачивает свою цель и свою мотивацию. Теперь оно отвечает только условиям достижения цели. (Сущность Аристотеля переходит в полную причину Гоббса.
– М.П.). Происходит его «технизация»: действие превращается в операцию. Можно сказать, что формирование операций есть история умирания живого человеческого действия (мы бы добавили: «в навыке».
– М.П.)... Таким образом, любая машина является исполнителем тех операций, которые прежде сформировались в деятельности человека и «технизировались» его мозгом благодаря формированию специальных устойчивых констелляций (самолет тоже?
– М.П.)... Главное состоит в том, что то содержание человеческой деятельности, которое может быть формализовано, способно экстериоризоваться, «отслаиваться» от нее и выполняться машинами. А это значит, что соответствующие церебральные процессы могут превращаться в экстрацеребральные, выполняемые машинами. Так, если еще недавно работа токаря требовала, чтобы его мозг осуществлял тончайшие сенсомоторные координации, то современные станки целиком берут это на себя» (40, с. 55).
Иными словами, проблема осознана, нечеловеческий характер репродукции (способность ее «отслаиваться») очевиден, токарь убран от станка, потому что он был там именно токарем, а не человеком, так называемым, по терминологии Маркса, «мозговым придатком» токарного станка, его регулятором. И все же мы сохраняем деятельный «предбанник» автоматизации, постоянно заставляем бежать «технизированную» тень человека перед лошадью, и тень лошади перед паровозом, как если бы и в самом деле не было на свете навыков, не прошедших «технизированную» купель «живой» человеческой деятельности, навыков-программ, попадающих в репродукцию «с листа». Вот, например, навыки-программы управления самолетами вертикального взлета и посадки или межконтинентальными ракетами. Они настолько сложны, что вряд ли вообще доступны технизированию в деятельности. Но ведь и самолеты и ракеты летают! Не ясно ли, что эта деятельная модель обновления через технизацию живой деятельности есть лишь дань традиции, явный реликт стабильности, когда обновление действительно могло идти только в пределах вечноживого навыка, где человек экстериозовался по функции тягловой силы в быка, бык в трактор. Нам-то приходится сегодня объяснять другое обновление, когда, скажем, на место всего сельского хозяйства Несмеянов и Беликов грозят поставить несколько заводов, явно не имеющих никакого отношения к сложившимся формам «живой» сельскохозяйственной деятельности. Факт, однако, остается фактом, и ученые и художники, и философы с великой нудой идут на окончательный разрыв репродукции-рабства и творчества, на разведение их в особые сферы деятельности. Почему?