Пираты-призраки (др. изд.)
Шрифт:
— Не смей мне перечить! — взорвался капитан, потеряв терпение. — Спишь на посту, скотина!
Внезапно он замолчал и пристально всмотрелся в мое лицо — вероятно, старый осел решил, что я действительно сошел с ума. Не прибавив больше ни слова, он повернулся и подошел к переднему срезу юта.
— Мистер Тьюлипсон!
— Здесь, сэр! — откликнулся второй помощник.
— Поставьте к штурвалу другого человека.
— Слушаюсь, сэр, — отозвался второй.
Через пару минут на ют поднялся старина Джаскетт, чтобы сменить меня. Я назвал ему наш курс, и он повторил его.
— Что стряслось? —
— Да ничего особенного, — ответил я и отправился к срезу юта, где стоял капитан.
Я доложил курс и ему, но старый кашалот сделал вид, будто меня не замечает. Тогда я спустился на палубу, чтобы отдать положенный рапорт второму помощнику. Он выслушал меня довольно благосклонно, а потом спросил, чем я так разозлил капитана.
— Я только доложил ему, что видел по правому борту судно, которое сигналило нам флажками, — сказал я.
— Там нет никакого судна, Джессоп, — возразил второй помощник и пристально посмотрел на меня. Его лицо оставалось непроницаемым, но спокойствие, с каким он воспринял мои слова, показалось мне странным.
— В том-то и дело, что есть, — возразил я. — Видите ли, сэр…
— Достаточно, Джессоп, — перебил он меня. — Ступай на бак, отдохни, выкури трубочку. Ты понадобишься, когда мы будем перетягивать футропы. Кстати, когда пойдешь обратно на корму, захвати из подшкиперской мушкель. [87]
87
Деревянный молоток для изготовления оплетки из шкимушгара. Состоит из цилиндра с продольной полукруглой выемкой и рукоятки.
Я ответил не сразу: был настолько зол — никто не хотел меня слушать! — что на мгновение лишился дара речи. Впрочем, сыграли свою роль и сомнения.
— Есть, сэр, — пробормотал я наконец и отправился в кубрик.
После тумана
После появления странного тумана, события начали развиваться с поистине невероятной скоростью. За каких-нибудь два-три дня произошло очень много всего.
Вечером того же дня, когда капитан прогнал меня от штурвала, мы стояли первую ночную вахту, длившуюся с восьми до полуночи. С десяти и до конца смены я должен был стоять впередсмотрящим.
Прохаживаясь по палубе полубака, я размышлял о том, что произошло днем. Вспомнив капитана, я обругал его про себя последними словами за тупость, однако некоторое время спустя мне пришло в голову, что на его месте устроил бы еще не такой скандал. Подняться на ют и обнаружить, что судно развернулось чуть не в обратном направлении, а рулевой, вместо того чтобы исполнять свои обязанности, уставился в абсолютно пустое море и к тому же несет явный бред, было бы чересчур для кого угодно. Я еще легко отделался — за такие штучки можно было отведать линьков. И дернул же меня черт рассказать ему о чужом корабле! Этот свой промах я могу объяснить только крайним потрясением и растерянностью, в противном случае я бы держал язык за зубами, как поступил бы на моем месте любой разумный человек. Ничего удивительного, что капитан решил, будто я спятил!
Потом
В конце концов мои мысли снова вернулись к вопросу о природе и свойствах тумана, над которым я ломал голову весь прошедший день, да так ничего и не придумал. Впрочем, одна теория казалась мне несколько правдоподобнее остальных. Туман, дымка, марево — все эти видимые явления представлялись мне материальным воплощением границ некоей тончайшей сферы, внутри которой мы оказались заключены.
Размышляя обо всем этом, я продолжал прохаживаться из стороны в сторону, время от времени посматривая в сторону моря, которое почти совершенно успокоилось. Внезапно я различил в темноте какой-то огонек и, остановившись как вкопанный, впился в него взглядом. Если это был ходовой огонь какого-то корабля (а это казалось весьма вероятным), следовательно, загадочная сфера, внутри которой царили какие-то свои законы, перестала существовать. И, перегнувшись через борт, я с еще большим рвением стал вглядываться в ночь.
Почти сразу я понял, что это действительно зеленый судовой огонь, [88] который горел у нас на левой скуле. Неизвестное судно шло нам наперерез. Хуже того, оно находилось от нас в опасной близости — об этом говорили величина и яркость зеленого огня. Неизвестный корабль шел в крутой бейдевинд, а мы — полным ветром, поэтому по правилам судоходства уступить дорогу должны были именно мы.
Обернувшись, я поднес руки ко рту и крикнул второму помощнику:
— Огни на левой скуле, сэр!
88
Зеленый отличительный судовой огонь вывешивается на правом, а красный — на левом борту судна.
— Где именно? — почти тотчас донесся его ответ.
«Да он что, ослеп?» — сказал я себе.
— Примерно два румба, сэр! — прокричал я и снова посмотрел вперед на случай, если неизвестное судно изменило курс.
Представьте себе мое изумление, когда никакого огня я не увидел! Я даже побежал на самый нос и перегнулся через фальшборт, но сколько ни вглядывался в ночной мрак, все было тщетно: со всех сторон нас окружала непроглядная темень, в которой не было видно ни единого проблеска света.
Я стоял, напрягая зрение, пока мне не пришло в голову, что повторяется утренняя история. Вероятно, неосязаемое нечто, окружившее наш корабль, в силу каких-то причин на мгновение стало тоньше, позволив мне увидеть огни впереди, теперь же незримые стены снова сомкнулись. Но вне зависимости от того, видел ли я пересекающее наш курс судно или нет, я знал, что оно там и что оно близко. Каждую минуту мы могли наскочить на него. Мне оставалось надеяться только на то, что капитан встречного судна, увидев, что мы не собираемся уступать дорогу, прикажет положить руль на ветер, чтобы пройти у нас за кормой. Невозможно описать, с какой тревогой и с каким напряжением я ждал, чем все закончится.