Пираты сибирского золота
Шрифт:
Ещё два дня прожил он в этом месте, ночуя у костра, и всё для себя решил окончательно. На дальний прииск не поедет. В полутора суток пути есть стойбище якутов. Он туда доберётся и попробует сменять или продать или дать в долг под будущую пушнину или мамонтов зуб имеющуюся муку, и через месяц-полтора, как выйдет, вернётся в посёлок. А там как Бог даст.
Всё получилось лучше, чем он задумал. В стойбище, куда он прибыл, за муку он выгодно сменял беличьи, соболиные и норковые шкурки. Местные из лиственницы срубили ему балаган, печку он сделал сам. Построил, вернее, местные построили ему крепкий лабаз для товара. Короче, он открыл факторию, нанял сторожа и сметливого парня — привозчиком, а по снегу вернулся назад с полной удачей
Нельзя сказать, что совесть его не беспокоила. Однако шло время и всё было тихо. Слухи ходили лишь о том, как он обустроил факторию, на которую он раз в три месяца наезжал с товаром и проверял своих работников.
Золотишко он постепенно вывез. Покупал песок по хорошей цене солидный скупщик, и не в посёлке, а в Екатеринбурге, куда он раз в год ездил и где у него был куплен дом.
Он страшно не любил вспоминать эту историю, так как считал себя честным купцом, которого ко времени, описанном в начале нашего повествования, уважали и ценили за твёрдое слово и педантичную обязательность в делах.
Карту, полученную в те жуткие дни, он понять не мог, хотя догадывался, что на ней есть те места, откуда угробленные им бедолаги-старатели намыли золотишко. Он надеялся на сына. Нутром он понимал, что без знания горного дела и геогнозии, как тогда называли геологию, стать крепким законным владельцем приисков невозможно. Именно поэтому он послал его учиться за границу и теперь думал о том, как он введёт его в свои дела, передаст карту, а тут ещё этот хитрован Тимоха. Да ладно, может, всё это один к одному, и у Тимохи есть заветные места с богатым золотом. Он позвал полового, рассчитался, дал на чай труднику и кликнул Семёна — извозчика со своей коляской, ждавшей его у корчмы.
Верный человек
Суров ехал домой и никак не мог сосредоточиться на какой-то одной мысли и отключился от их роя, когда коляска остановилась и дворник открыл ворота и, пропустив упряжку, закрыл снова. На небольшом внутреннем дворе в конце хозяйственных построек стоял маленький рубленый домик. В нём проживал немощный старик, вот уже добрый десяток лет не выходивший за пределы двора на улицу. Специально приставленный к нему слуга полностью его обихаживал, принося еду с хозяйской кухни. Старик приволакивал левую ногу, сквозь копну седых волос и аккуратно постриженную бороду глядели жёлтые умные глаза, чем-то напоминавшие глаза рыси. По его облику чувствовалась властность и бывшая, ныне ушедшая сила.
В посёлке о старике знали, что это родственник Сурова — разорившийся на карточной игре в столице брат его покойной матери, которого купец поселил у себя, милосердствуя Христа ради.
Наличие подобных приживал ни у кого не вызывало удивления — дело обычное. Домочадцы знали, что старик нелюдим, молчалив, беззлобен и богобоязнен. Большую часть времени он проводил у иконы с дорогим окладом из золота и крупных драгоценных камней. В его небольшую светёлку запросто входил только сам хозяин.
Слуга же, оставляя в прихожей еду и то, что требовалось деду, права входить в светёлку не имел. Только однажды Шак (так звали слугу) в трактире, по глухому загулу (гулял с местным околоточным), под большим секретом проговорился о том, что видел, как хозяин молился вместе со старшим. Шак знал также, что временами, за разговором, особенно после бани, Демьяныч со стариком крепко пили, но никогда не ругались. Всегда разговаривали вполголоса.
Несмотря на поздний час, Суров направился во флигелёк к старцу. Судя по свету в оконце, тот ещё не ложился.
По жизни вышло так, что столкнула их какая-то не то напасть, не то длиннющее невезение по очень узкой дорожке при обстоятельствах, о которых говорят: «Пан или пропал», не то что-то мистическое — «совпало». Случилось так, что Константин Демьяныч сам уже вошёл в силу и имел не менее 60 подручных, состоявших на его жаловании, управлял хлопотным хозяйством.
Однако временами, когда уставал от дел, отправлялся на таёжную заимку и неделю рыбачил, охотился и спал всласть, забыв о хлопотных и долгосрочных делах. Однажды, подранив оленя, он пошёл по следу и забрался в такие дебри, каких ранее и не видывал. Замшелые стволы векового листвяка, с веток которого спадали занавески из полупрозрачных зелёных лишайников, огромные зелёные сверху валуны размером с полтинник, мрачная тишина которых давила как в царстве Кощея, шум ветра где-то в верхушках гигантских деревьев — всё это делало окружающее нереальным. След оленя исчез. «Кривой нога ходил» — вспомнил он присказку местного якута, когда тот терял тропу в буреломе. Фляжка с шустовиком висела на боку, спички были и через малое время перед квадратным камнем весело засветился костерок. Ночь прошла без приключений, если не считать мерзкого уханья филина под утро. В случае, когда человек заблудился в тайге, надо искать ручей и двигаться по нему до речки, в которую он впадает. Это охотник знал. Так и сделал. Однако ручей вывел его не к речке, а к болоту, на берегу которого явственно чувствовалось недавнее пребывание людей. Угли от костра на берегу были тёплые. Две ошкуренные лесины и два вбитых кола, соединённых вверху горизонтальной слегой, обозначали место стоявшей здесь палатки. Примятый мох, свежие щепки, куски верёвки, обглоданные кости, разбитые с одной стороны чем-то тяжёлым и, наконец, четыре пустые, тёмного стекла бутылки со знакомыми ему бумажными наклейками — спирт — не оставляли сомнений о том, что только что здесь были люди.
Он подошёл к краю болота. «Зыбун, я утопну», — подумал следопыт. Он вздрогнул, когда в хрупкой тишине раздался хриплый неестественно булькающий стон. Повернув голову на звук и сняв с плеча карабин, увидел лежащую на поверхности болота голову несомненно человека с задранной кверху бородой. Голова то ли рычала, то ли хрипела, и принадлежала живому человеку. Суров быстро схватил две ошкуренные лесины, кои приметил, осматривая стоянку, связал их вместе и концом верёвки привязал к обломку лиственницы на берегу. Сбросил куртку, сапоги, порты и, держась за деревяшки, спустился в болото. Дна ноги не нашли. Добравшись до головы и опустив руку в жижу, он схватил человека и потянул на себя. Это ему не без труда удалось. Пока он тащил страдальца, голова не менее трёх раз хлебнула болотной жижи, но как-то странно каждый раз её выплёвывала. Мужчина, вытащенный на берег, был со связанными ногами и руками. Его трясло и корёжило. Разрезав верёвки, Демьяныч увидел длинного, худого, широкоплечего человека.
Быстро наладив костёр и подтащив к нему болотного сидельца, стал его раздевать. Сам скинул свою робу и порты, и, обтерев трясущегося человека сухим мхом, одел на него снятую с себя одежду, приложил к его сухим губам фляжку с шустовиком. Тот выхлебал остатки коньяка и, выдохнув, впал в забытье. У берега болота было немного воды. Прополоскав от болотной жижи одежду страдальца, Суров развесил её над костром. Дело было в середине июня и в собственной исподине холодно не было, но одолевала мошка.
Часа через два человек очнулся и сел. К тому времени его спаситель заварил крепкий чай и высушил одежду. Молча человек снял чужое, обрядился в своё, трижды перекрестился и поклонился своему избавителю.
Всё это происходило молча. Суров знал закон тайги. Пока хозяин не заговорит — гость молчит. Страдалец был уже здесь, когда охотник его увидел. Стало быть, болотный сиделец и есть хозяин сего места.
По разумению Константин Демьяныча, спасённому им человеку было за шестьдесят, хотя дряхлости в нём не чувствовалось. Старик встал, умылся в болотце с жёлтоватой водой, достал из кармана черепаховый гребень и, расчесав волосы на голове и бороду, с улыбкой повернувшись к Сурову, сказал глуховатым голосом: