Пираты Венеры
Шрифт:
— То, что ты сделал с большим риском для жизни, вполне достаточно, — заверила она, и голос ее был более приветлив, чем раньше.
— А что стало с Вилором и Муско? — поинтересовался я.
— Они переплыли реку и удалились вон в том направлении, — она указала на восток.
— Почему кланганы остались с вами?
— Им поручили защищать меня. Они разумны лишь настолько, чтобы выполнять приказы, и к тому же любят сражаться. У них нет ни ума, ни воображения, но они прекрасные бойцы.
— Почему же они не улетели от опасности,
— Когда они решили так сделать, было слишком поздно, — объяснила Дуара. — Их бы убили камнями клунобарганы.
(Это слово — интересный пример производных от амторских существительных. В целом оно означало «дикарь», точнее — «волосатей человек». «Ган» — человек, «бар» — волос, «нобар» означает «с волосами», «волосатый». «Нобарган»— «человек с волосами». Приставка «клу» образует форму множественного числа. Итак, «клунобарганы»— это волосатые люди, дикари.)
Мы осмотрели четырех лежавших кланганов и поняли, что они мертвы. Тогда Дуара, я и оставшийся анган начали спускаться вниз по реке к океану. По дороге Дуара рассказывала, что произошло ночью на» Софале», и я признал, что Ганфар, описывая события, был почти прав.
— Что же они задумали, забрав вас с собой? — спросил я.
— Вилор хотел меня, — ответила Дуара.
— А Муско — сбежать?
— Да, он решил, что его убьют, когда корабль придет в Вепайю.
— Как же они надеялись выжить в такой дикой стране? — поинтересовался я. — Или они не знали, куда попадут?
— Они считали, что мы у берега страны Нубол, — ответила она, — но не были в этом уверены. Тористы имеют агентов в Нуболе из числа тех, кто подстрекает к свержению правительства. Некоторые из них оседают в городах на побережье. Муско искал такой город, где, как он утверждал, у него есть союзники, могущие переправить всех троих в Тору.
Некоторое время мы шли молча. Я — впереди, Дуара — сзади меня, анган замыкал шествие. Он, казалось, упал духом и был подавлен. Кланганы обычно болтливы, и необычное для него молчание привлекло мое внимание.
— Быть может, тебя помяли в схватке? — обратился я к нему.
— Я не ранен, мой капитан.
— Что же тогда с тобой случилось? Ты скорбишь о гибели своих товарищей?
— Это не так. Там, откуда мы пришли, их еще много. Я скорблю о своей смерти.
— Но ты же не мертв.
— Уже скоро.
— Почему ты так думаешь?
— Когда я вернусь на корабль, меня убьют за то, что сделал ночью. Если не вернусь, то убьют здесь. Здесь никто в одиночку не выживает.
— Если будешь мне хорошо служить, никто тебя не «Софале» не тронет, — заверил я его.
От этих слов он заметно повеселел.
— Я буду служить тебе и повиноваться во всем, мой капитан, — обещал он и вскоре уже улыбался и пел снова, как если бы у него не осталось никаких забот и смерти не существовало вообще.
Иногда, случайно оглядываясь, я обнаруживал, что Дуара рассматривает меня, но каждый раз быстро отводит взгляд, как если бы ее уличили в чем-то запретном. Я разговаривал с ней только в случае необходимости, ибо решил загладить былые грехи, обращаясь с ней сугубо официально, чтобы она больше не опасалась моих чувств.
Трудной же задачей было все это для меня! Как хотелось взять ее на руки и снова шептать слова любви! Но я уже научился управлять собой и не сомневался, что и в дальнейшем смогу вести себя сдержанно, пока Дуара продолжает враждебно относиться ко мне.
Вскоре, к моему удивлению, она спросила:
— Ты все время молчишь. Что случилось?
В первый раз Дуара отметила перемену во мне и дала понять, что думает обо мне. Ведь до сих пор она проявляла ко мне не больше интереса, чем к любому предмету обстановки или окружающей местности.
— Со мной ничего не случилось. Я озабочен одним — доставить вас в целости и сохранности как можно скорее на «Софал».
— Не надо больше об этом, — разочарованно воскликнула она. —Когда я впервые увидела тебя, ты был красноречивей и умел говорить и на другие темы.
— Вероятно, я и в самом деле говорил слишком много и на темы, мало интересующие вас, но, как видите, стараюсь больше не досаждать вам.
Она опустила глаза.
— Это не досаждало мне, — прошептала она почти неслышно.
Но теперь, когда меня приглашали делать то, чего я страстно желал сам, я как бы онемел: все вылетело из головы.
— Понимаешь, — продолжала она нормальным голосом, — сейчас условия очень отличаются от тех, в которых я выросла и воспитывалась. У себя дома я не видела ничего подобного. Теперь я понимаю, что правила и законы, по которым я жила среди своего народа, не могут применяться к таких необычным ситуациям, к необычным людям, к столь чуждым мне местам. Я много думала об этом и о тебе. После того, как увидела тебя в саду, мне стали приходить в голову странные мысли. Хотелось говорить не только с теми, с кем позволяют в доме отца. Я устала от одних и тех же людей — и мужчин, и женщин, — но обычаи сделали меня трусихой и рабой наших обычаев и законов. Я не могла делать то, что хотела. Я всегда хотела поговорить с тобой, и теперь, после того краткого мига, когда мы встретились на «Софале», где я снова попала под власть законов Вепайи, я собираюсь быть свободной. И буду делать то, что хочу. Хочу говорить с тобой.
Эта наивная декларация открыла новую Дуару, в присутствии которой было трудновато следовать принципам чистого платонизма. Тем не менее я продолжил свою новую линию поведения.
— Почему ты молчишь? — воскликнула она, когда я ничего не ответил.
— Не знаю, о чем говорить, — признался я, — что бы я ни говорил, меня занимает лишь одна мысль.
Она помолчала минуту, ее брови задумчиво нахмурились, и затем она наивно спросила:
— И какая?
— Любовь, — пробормотал я, глядя ей в глаза.